Конан Дойль «Этюд в багровых тонах»: сопоставительный анализ. Э

Литературный анализ “Этюда в багровых тонах”

Ваши заслуги должны быть признаны публично. Вам нужно написать статью об этом деле. Если вы не напишете, это сделаю я!

Джон Ватсон, доктор медицины “Этюд в багровых тонах”

На многие годы Холмс стал литературным образцом героического ученого. Со своим практическим приложением наблюдения и дедукции к благородному делу расследования он представляет безупречный контрапункт ранневикторианскому отвращению к науке и подтверждает, что “наука не порождает монстров и фантастические ереси; это нормальный инструмент, легко приложимый к нравственным проблемам повседневной жизни” (Van Dover, 38-9). В самом деле, кажется, что нравственность играет значительную роль в мотивации Холмса – в то время как героя По подстегивает желание чистой и абстрактной истины, герой Конан Дойля движим желанием разоблачить зло и восстановить добро. Холмс “провозглашает новое моральное измерение научного подхода”; в своих усилиях раскрыть преступление он “посвящает себя тому, чтобы восстановить в своем мире умопостигаемость нравственного” (Van Dover, 40).

И однако, Шерлок Холмс обязан значительной частью популярности своим личным недостаткам и качествам, своему “незабываемо эксцентрическому характеру” (Van Dover, 47). Он бывает сердитым, что становится заметно, когда разговор затрагивает его младших коллег в детективном деле, таких как Грегсон и Лестрейд. “Грегсон, – заявляет он, – самый толковый сыщик в Скотленд-Ярде… Он и Лестрейд выделяются среди прочих ничтожеств” [Дойль, цит. изд., с. 54].

Его презрение к несоответствию этих сыщиков требованиям профессии может быть истолковано как свидетельство заносчивости – но в случае Холмса его самоуверенность, определенно, оправдана. Его мастерство не имеет аналогов, и он жалуется на отсутствие по-настоящему трудных задач, отвечающих его способностям:

На свете нет и не было человека, который посвятил бы раскрытию преступлений столько врожденного таланта и упорного труда, как я. И что же? Раскрывать нечего, преступлений нет, в лучшем случае какое-нибудь грубо сработанное мошенничество с такими незамысловатыми мотивами, что даже полицейские из Скотланд-Ярда видят все насквозь” [Дойль, цит. изд., с. 52].

Конан Дойль доходит до того, что в тираду Холмса против некомпетентности включает критику Дюпена. Когда Ватсон наивно замечает: “Вы напоминаете мне Дюпена у Эдгара Аллана По” и “Я думал, что такие люди существуют лишь в романах”, – Холмс начинает опровергать это сравнение:

А по-моему, ваш Дюпен – очень недалекий малый. Этот прием – сбивать с мыслей своего собеседника какой-нибудь фразой “к случаю” после пятнадцатиминутного молчания, право же, очень дешевый показной трюк. У него, несомненно, были кое-какие аналитические способности, но его никак нельзя считать феноменом, каким, по-видимому, считал его По [Дойль, цит. изд., с. 51].

Однако нужно заметить, что эта критика не содержит замечаний о самой технике Дюпена – Холмс оспаривает лишь “показное” применение индукции с целью поразить друга. В самом деле, этот пассаж, кажется, излагается тоном игрового поддразнивания. В то время как методы двух сыщиков определенно различны, – использование Дюпеном индукции и творческой интуиции против использования Холмсом опытного наблюдения и дедукции – Конан Дойль очевидно уважает творение По, а также его заслуги первопроходца в жанре детективной литературы.

Эксцентрический характер Шерлока Холмса имеет и другие специфичные проявления. Хотя он и не “замкнутое ночное существо наподобие Дюпена По”, в нем определенно есть черты личностной изоляции и рефлексии (Van Dover, 47). Его лаборатория – его мирная гавань, место, где он может исследовать неограниченные возможности своих научных стремлений. Однако Холмс не одержим исключительно наукой. И, как указывали многие критики, два наиболее очевидных свидетельства необычных привычек Холмса – его пристрастие к кокаину и его любовь к скрипке:

В стенах его знаменитых апартаментов на Бейкер-стрит, 221-Б он уравновешивает лабораторный стол богемной обстановкой, точную методологию – небрежными привычками... Богемные привычки Холмса конкретизируют его как индивидуума – он не просто типичный ученый – и доказывают, что даже крайний защитник опытного научного метода не нуждается в том, чтобы быть полностью поглощенным своей профессией (Van Dover, 48).

Эти определенно “ненаучные” привычки обеспечивают своего рода уравновешивающее влияние, делая Холмса более реалистическим и человечным героем. Скрипка подтверждает, что “художественный импульс… сосуществует в Холмсе с характером ученого” (Van Dover, 48).

Высказывались критические замечания насчет того, насколько аргументирована роль науки в рассказах о Шерлоке Холмсе. Многие критики указывают, что ссылки на научные таланты Холмса – на его умение обнаруживать следы, различать виды табачного пепла – существуют без обсуждения того, как они реализуются:

Эти научные достижения существуют больше как декларации, чем как практика. Конан Дойль не… пишет нескольких страниц технической диссертации, посвященной оригинальным и верифицируемым методам своего сыщика-ученого. Он удовлетворяется тем, что заставляет Холмса упоминать о своих лабораториях и монографиях, требовать научной точности и время от времени упражняться с лупой и рулеткой” (Van Dover, 42).

Вдобавок многие выводы Холмса “псевдонаучны – например, когда Холмс дедуцирует ум человека из размера его шляпы” (Van Dover). И, однако, эти же самые критики указывают, что для целей Конан Дойля – которые, судя по всему, сводились к развлечению публики – случайные отсылки к науке вполне достаточны. “В литературе, хотя и не в лекциях для рабочих, достаточно ‘общего смысла’ – утверждения силы науки” (Van Dover, 42). В центре детективной литературы остается раскрытие преступления – хотя наука является главным орудием сыщиков вроде Холмса, она не нуждается в том, чтобы быть главным предметом повествования. Безотносительно к специфике своих научных достижений Холмс уничтожает барьеры, возведенные Виктором Франкенштейном и Генри Джекилом, и предстает как “героический антитип антигероического типа ученого в литературе XIX века” (Van Dover, 49).

Философия сочинения

“Философия творчества” была попыткой По осветить творческий процесс на примере сочинения одной из самых любимых его поэм – на примере “Ворона”. Изложение индуктивного процесса По в очерке носит разъясняющий характер и отчасти неожиданно. Так же, как Дюпен начал с конечного результата – с преступления – и вернулся вспять, чтобы установить причинно-следственную цепочку, По начал с последнего слова – “Никогда” – чтобы разработать остальную часть поэмы. Согласно По, всякое литературное творчество, будь то в поэзии или в прозе, должно начинаться с развязки и отправляться от этой точки, чтобы образовать все, к ней приведшее:

Совершенно ясно, что всякий сюжет, достойный так называться, должно тщательно разработать до развязки, прежде нежели браться за перо. Только ни на миг не упуская из виду развязку, мы сможем придать сюжету необходимую последовательность или причинность и заставить события и особенно интонации в любом пункте повествования способствовать развитию замысла [Текст цитируется по изданию: По Э. Философия творчества. Пер. В.Рогова. // По Э. Избранное: Стихотворения; Проза; Эссе. М.: Художественная литература, 1984, c. 639–640].

Преимущества этой философии ясны. Если окончание разработано, начало и середина повествования могут быть искусно изготовлены так, чтобы рассказ логически пришел к конечному результату. Должную манеру изложения начала и средних частей можно легко поддерживать, коль скоро разработана идея окончания. Действия героев могут быть тщательно запланированы в той последовательности, которая ведет к уже принятой кульминации. Значимые претексты и фон могут быть набросаны и осуществлены с учетом необходимости в экономии слов и страниц. Таковы, наряду со многими другими, преимущества индуктивного письма.

При написании этого очерка По хотел изобразить процесс письма как научный, завершенный благодаря методу и логической последовательности причины и следствия. “Цель моя – непреложно доказать, что ни один из моментов в его создании не может быть отнесен на счет случайности или интуиции, что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и жесткою последовательностью, с какими решают математические задачи” [По, цит. изд., с. 641]. Так же как логическая цепочка Дюпена была абсолютно и строго определена, каждый шаг, сделанный при написании поэмы, был “навязанным в ходе построения” [По, цит. изд., с. 646]. Как и выводы Дюпена, неотвратимость результата не оставляет места для сомнения.

Процесс создания “Ворона” заставил По сделать ряд шагов. На каждом шаге он принимал решение, которое фундаментальным образом влияло на течение поэмы.

Длина 100 строк

Тон Грусть

Рефрен “Никогда”

Претекст Говорящий ворон, смерть возлюбленной

Ритм Хорей

Размер Восьмистопный акаталектический, чередующийся с семистопным

каталектическим, в конце – четырехстопный каталектический.

Место Комната влюбленного

Поскольку сущность индукций По лучше всего выражена в его собственных словах, мы приводим несколько важных выдержек из его очерка:

О выборе слова “Никогда” в качестве рефрена: “Определив таким образом объем, сферу и интонацию, я решил путем индукции найти что-нибудь острое в художественном отношении, способное послужить мне ключевой нотой в конструкции стихотворения, какую-нибудь ось, способную вращать все построение… То, что подобное окончание для силы воздействия должно быть звучным и способным к подчеркиванию и растягиванию, не подлежало сомнению; все эти соображения неизбежно привели меня к долгому “о” как к наиболее звучной гласной в комбинации с “р” как с наиболее сочетаемой согласной” [По, цит. изд., с. 644-645].

О выборе ворона в качестве лица, произносящего рефрен (вспоминается индукция Дюпена, приводящая к выводу о существовании орангутанга): “…я не мог не заметить, что испытываю трудности единственно от исходного представления о том, что слово это будет постоянно или монотонно произносить человек…” [По, цит. изд., с. 645].

О выборе претекста: “…я спросил себя: ‘Изо всех печальных предметов, какой, в понятиях всего человечества, самый печальный?’ – ‘Смерть’, – был очевидный ответ. ‘И когда, – спросил я, – этот наиболее печальный из всех предметов наиболее поэтичен?’ … ‘Когда он наиболее тесно связан с прекрасным: следовательно, смерть прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наиболее поэтическим предметом на свете; в равной мере не подлежит сомнению, что лучше всего для этого предмета подходят уста ее убитого горем возлюбленного’” [Там же].

О выборе места (вспоминается использование замкнутого пространства в “Убийстве на улице Морг”): “…замкнутость пространства абсолютно необходима для эффекта изолированного эпизода; это все равно что рама для картины. Подобные границы неоспоримо и властно концентрируют внимание и, разумеется, не должны быть смешиваемы с простым единством места” [По, цит. изд., с. 648].

Закрывая дело

Какой же напрашивается вывод? Какой образ возникает перед вами?

Огюст Дюпен “Убийство на улице Морг”

Наблюдения сделаны, заключения выведены. Путем исследования доступных свидетельств – использование индукции Дюпеном и дедукции Холмсом – были получены нагие факты. Наука, в самом деле, играет выдающуюся роль в приключениях этих вымышленных сыщиков. В какой степени? К сожалению, следствие по этому делу никогда не может быть закрыто. На протяжении более чем столетия критики задавались вопросом об аргументированности построений холодного, логичного героя По с учетом известных склонностей автора, связанных с категориями мистического и воображаемого. Они указывали на пробелы и неувязки в научных знаниях Шерлока Холмса. Короче говоря, они усомнились в том, что этим сыщикам можно доверять как ученым.

И, однако, методы и навыки двух сыщиков основаны на подлинных началах логики и разума. Отношения между различными философиями Дюпена и Холмса были приравнены к отношениям между двумя другими новаторами в анналах истории:

Дюпен описывает свой подход как сочетание навыков поэта и математика, навыков, чья сущностная природа естественным образом удаляет их от прямой приложимости к практическому миру. Шерлок Холмс многим обязан Дюпену, но его отношение к последнему напоминает отношение Аристотеля, великого ученого, к Платону, другому великому поэту-математику. Платоническая традиция в расследовании продолжается… Ее метод – логическое рассуждение – остается эзотерическим даром отдельных гениев. Научный метод Холмса… как и аристотелевский, был эмпирическим, основывающимся на исследовании земного мира и дающим синтетические выводы о природе этого мира (Van Dover, 43-4)

Безотносительно к тому, в какой степени научная теория разработана в сочинениях По и Конан Дойля, ее присутствие в философии Дюпена и Холмса нельзя отрицать. И, несмотря на сомнения, которые могут возникнуть относительно роли науки в детективной литературе, положение Дюпена и Холмса как архетипов научно ориентированного героя-сыщика по-прежнему принимается без возражений.

Библиография

Beegel, Susan F. “The Literary Histrio as Detective,” Massachusetts Studies in English, Amherst, MA, 1982, 8(3):1-8.

Conan Doyle, Arthur. A Study in Scarlet, Oxford University Press, 1999.

Engel, Leonard W. “Truth and Detection: Poe’s Tales of Ratiocination and His Use of the Enclosure,” Clues: A Journal of Detection, Bowling Green, OH, Fall-Winter 1982, 3(2):83-86.

Huxley, Thomas Henry. Darwiniana, Collected Works, Macmillan, London, 1893, p. 369.

Irwin, John T. “Reading Poe’s Mind: Politics, Mathematics, and the Association of Ideas in ‘The Murders in the Rue Morgue’,” American Literary History, Cary, NC, Summer 1992, 4(2):187-206.

Jeffers, H. Paul. “You Have Been in Peshawar, I Perceive,” The Baker Street Journal: an Irregular Quarterly of Sherlockiana, Hanover, PA, June 1991, 41(2):82-84.

Martin, Terry J. “Detection, Imagination, and the Introduction to ‘The Murders in the Rue Morgue,’” Modern Language Studies, Providence, RI, Fall 1989, 19(4):31-45.

Moss, Robert A. “Brains and Attics,” The Baker Street Journal: an Irregular Quarterly of Sherlockiana, Hanover, PA, June 1991, 41(2):93-95.

Nygaard, Loisa. “Winning the Game: Inductive Reasoning in Poe’s ‘Murders in the Rue Morgue,’” Studies in Romanticism, Boston, MA, Summer 1994, 33(2):223-54.

Poe, Edgar Allan. “The Murders in the Rue Morgue,” Edgar Allan Poe: Poetry, Tales, & Selected Essays, Literary Classics of the United States, New York, NY, 1984. pp. 397-431.

Poe, Edgar Allan. “The Philosophy of Composition,” Edgar Allan Poe: Poetry, Tales, & Selected Essays, Literary Classics of the United States, New York, NY, 1984, pp. 1373-1385.

Trapp, David James. “Holmes the Graphologist,” The Baker Street Journal: an Irregular Quarterly of Sherlockiana, Hanover, PA, March 1981, 31(1):20-21.

Van Dover, J. K. “Huxley, Holmes, and the Scientific Detective,” The Baker Street Journal: an Irregular Quarterly of Sherlockiana, Hanover, PA, December 1988, 38(4):240-41.

Van Dover, J. K. “The Lens and the Violin: Sherlock Holmes and the Rescue of Science,” Clues: a Journal of Detection, Bowling Green, OH, Fall-Winter 1988, 9(2):37-51.

Перевод П.А.Моисеева

___________________________________________

Richard Ho

Through the Magnifying Glass:

The Role of Science in Nineteenth Century Detective Literature

Introduction

Literary Tradition

Historical References

Scientific Disciplines

Dupin’s Methodology

Literary Analysis of “The Murders in the Rue Morgue”

Holmes’s Methodology

Literary Analysis of A Study in Scarlet

Philosophy of Composition

Closing the Case

Bibliography

Introduction

“There’s the scarlet thread of murder running through the colourless skein of

life, and our duty is to unravel it, and isolate it, and expose every inch of it.”

Sherlock Holmes, A Study in Scarlet

A mysterious figure, cloaked in a long dark overcoat, arrives at the scene of a crime. In the deep recesses of his pockets, he carries two items: a simple tape measure and a magnifying glass with a rounded lens. His only other tool is his mind.

Pacing about the room, the stranger quietly hunts for invisible clues between motes of dust and particles of dirt. Sight, smell, touch... all of his senses are called into service, not a single one neglected. Every faculty is devoted to observation and assimilation. The confident manner in which he carries out his investigations suggests an intense, almost obsessive intellect.

The evidence is gathered and systematically analyzed. His focus is impenetrable, his technique infallible. The result is inevitable. Within the hour, the case is cracked. The unsolvable crime is solved. The mysterious stranger unveils the solution with a triumphant flourish, then promptly exits the scene, leaving dozens of professional police officers scratching their heads.

The stuff of fiction? Yes.

For nearly two centuries, characters such as C. Auguste Dupin and Sherlock Holmes have captivated readers with their unparalleled intellects and incomparable crime-solving ability. The genre of crime fiction had come into its own in the nineteenth century, amidst a time of great intellectual advancement. Thanks to the influences of the Enlightenment and the Industrial Revolution, advances in science, technology, and rational thought began to find their way into contemporary literature. Victorian writers such as Edgar Allan Poe and Arthur Conan Doyle incorporated these modern ideas into their fictional works, lending the credibility of science to the practical tasks of criminal detection and investigation.

Thus was established the model of the scientist-detective. Poe"s short story, “The Murders in the Rue Morgue,” introduced the brilliant but introverted Dupin to the world, and Conan Doyle’s A Study in Scarlet was the inaugural adventure of the renowned Sherlock Holmes. Each detective displays a remarkable penchant for observation, analysis, and logical deduction, and each chooses to apply his skill to the unraveling of criminal acts. These were the pioneers who paved the way for the convergence of science, criminology, and literature.How much of a role does science actually play in the investigations of these esteemed detectives? How valid is the scientific foundation for the methods of Dupin and Holmes, and what is the extent of the relationship between science and literature in these works? These are the mysteries we must attempt to unravel. By exploring the roots of scientific deduction in crime solving - its origins, its influences, and its ramifications - we may be able to deduce some answers. Just as Dupin and Holmes constructed chains of causality in their investigations of crime, we will attempt to construct a chain of causality tracing the steps that led to the creation of the scientifist-detective’s niche in literary history.

So, in the words of Dupin: “I will explain... and that you may comprehend all clearly, we will first retrace the course of mediations...”

Literary tradition

“The face of science in English popular literature of the nineteenth century was

an unenviable one. The craft of Daedalus seemed inherently united with the folly

It has been remarked that “one of the frequent aims of literary criticism itself... is to trace a work back to its originary ideas or principles” (Martin 34). As such, the detective writings of Poe and Conan Doyle can be traced to the intellectual innovations brought on by the Enlightenment and the Industrial Revolution, which inevitably began to find expression in nineteenth century Victorian literature.

Enlightenment writers like Voltaire and Rousseau popularized the application of reason and rational thought, while the Industrial Revolution brought about advances in all aspects of scientific knowledge, from technology to medicine to chemistry. In the beginning, the literary reaction to this wave of scientific and intellectual advancement was one of cautious skepticism, if not downright rejection. The revolutionary theories of Charles Darwin and other scientists were attacked by many as an affront to the entrenched dogmas of Christianity - for these traditionalists, “devotion to an empirical method meant abandonment of traditional pieties” (Van Dover 37). This aversion was based in part on a pervasive fear regarding the implications of science on the very notion of humanity. In the eyes of the religion’s supporters, the advancements in science and medicine were seen as humanity’s attempt to impinge on the authority of God, and could only lead to disastrous consequences. Writers like Mary Shelley and Robert Louis Stevenson captured the fears and uncertainties of society and gave them creative expression in works like Frankenstein (1818) and Dr. Jekyll and Mr. Hyde (1886). Those stories were hugely popular, in part because they reflected “an understandable suspicion of a way of thinking that had, within the century, first refuted the biblical time scale and then contradicted Genesis’s account of the origin of species” (Van Dover 37). The creation of monsters became the literal manifestation of the dangers inherent in the pursuit of forbidden knowledge, and each of the scientists responsible for these monstrosities was painted as “an anti-humanist heretic,” obsessive, unstable and misguided (Van Dover).

Of course, such feelings were hardly universal, and the rising current of nineteenth century scientific thought was gaining both strength and acceptance. The fears of the earlier half of the century were transformed into a budding “utilitarian confidence in the powers of man,” as advances in technology and medicine began to have perceptible positive impacts on ordinary lives (Van Dover 37-8). The image of the mad scientist in popular literature was gradually replaced by a model of the scientist as hero and protagonist, which reflects the trend towards a more cerebral society:

In the modern world, when the days of hand-to-hand combat, of monsters and dragons have passed, and when... the problems confronting human beings are increasingly those of knowledge and cognition, the appropriate hero would seem to be the analyst, the detective, the individual who is able to penetrate deceptive appearances and to cut through reams of contradictory evidence and conflicting testimony to arrive at the truth. (Nygaard 226)

However, while a new conception of the fictional scientist was beginning to take shape, the literature of the period remained slow in abandoning its previous reluctance to embrace the rise of science:

Victorian novelists generally failed to celebrate the accomplishments of the scientists and few - George Eliot being the outstanding exception - even attempted to understand and to portray their methods and their motives (Van Dover 38).

Still, Eliot’s The Lifted Veil provided a strong case for the exploration of science in literature, and the genre of detective fiction was on the very edge of the horizon.

Historical references

The texts of both “The Murders in the Rue Morgue” and A Study in Scarlet are rich in allusions to important scientific and intellectual figures from throughout history. These allusions serve to add credibility to the concepts discussed by the characters. For example, Dupin’s reference to the Greek philosopher Epicurus simultaneously invokes his philosophy of atomism based on empiricism, mechanism, and causality, characteristics which appear in Dupin’s philosophy on analysis: “Something of the same mechanistic bias is observable in Dupin"s reading of the narrator’s thoughts... Dupin’s analysis reduces the narrator to a curious machine whose inner workings are to be charted solely for the scientific interest of the activity” (Martin 37). Likewise, the reference to the French biologist Georges Cuvier in “The Murders in the Rue Morgue” serves to support the notion of reconstruction in relation to the detection of crime. Just as Cuvier reconstructed whole skeletons from fossil remains, Dupin “works backward from the evidence he has gathered to puzzle out how the murders actually occurred;” these reconstructions “have since become a stock feature of detective fiction” (Nygaard 246-7). In effect, the references to such historical luminaries as Epicurus and Cuvier introduce an element of validity to an otherwise fictional account.

There are, of course, many more examples, a few of which can be found below.

Thomas Henry Huxley

“If finches could speak to Darwin, might not the marks of hands and the impress

of shoes speak to Holmes?”

T. H. Huxley, the renowned biologist, writer, public debater, and famous bulldog of Charles Darwin, is often cited as one of the primary influences on the development of detective literature in general, and the character of Sherlock Holmes specifically. In 1862, he gave a series of six lectures defending Darwin’s Origin of Species - in his third lecture, entitled “The Method by Which the Causes of the Present and Past Conditions of Organic Nature Are to Be Discovered,” he lays the groundwork for Holmes’s philosophy of detection. In examining the methodology utilized by Darwin in his discovery of the evolutionary theory, Huxley compared it to the process of detecting a crime, in which the causes are determined from a process of reverse construction based on the end result. Huxley argues that the scientific method is “nothing more than common sense,” and thereby applicable to any of life’s practical endeavors (Van Dover 240). He goes on to illustrate the notion of induction, or backward reasoning, with an example:

I will suppose that one of you, on coming down in the morning to the parlour of your house, finds that a tea-pot and some spoons which had been left in the room on the pervious evening are gone, - the window is open, and you observe the mark of a dirty hand on the window-frame, and perhaps, in addition to that, you notice the impress of a hob-nailed shoe on the gravel outside. All these phenomena have struck your attention instantly, and before two seconds have passed you say, “Oh, somebody has broken open the window, entered the room, and run off with the spoons and the tea-pot!” (Huxley 369)

According to Huxley, this practical example follows the same steps as the formation of a scientific hypothesis. Himself an “observer and inferrer,” Huxley recognized the integral roles played by observation and inference in the application of the scientific method. He also recognized the benefits of employing this method in other areas of investigation, and his insightful use of the criminal example foreshadowed the career of the greatest scientific investigator in history. “Huxley was arguing that the scientific method was like that used in the detection of crime; Conan Doyle embodied in Sherlock Holmes the argument that the detection of crime is the scientific method” (Van Dover 40).

Arthur Conan Doyle was born in 1859, the year Origin of Species took the world by storm. Darwin’s theories revolutionized the conception of organismic evolution and turned the global scientific community on its ear - in the realm of criminal investigation, Holmes would be no less important. “What Darwin was to biology, Holmes would be to criminology” (Van Dover 241).

Oliver Wendell Holmes

One of the most interesting instances of fact intersecting fiction can be found in Chapter 2 of A Study in Scarlet . In justifying his ignorance of the Copernican Theory to Watson, Holmes launches into an illustrative explanation of his conception of the human mind:

I consider that a man"s brain originally is like a little empty attic, and you have to stock it with such furniture as you choose. A fool takes in all the lumber of every sort that he comes across, so that the knowledge which might be useful to him gets crowded out, or at best is jumbled up with a lot of other things, so that he has a difficulty in laying his hands upon it. Now the skilful workman is very careful indeed as to what he takes into his brain-attic. He will have nothing but the tools which may help him in doing his work, but of these he has a large assortment, and all in the most perfect order. It is a mistake to think that that little room has elastic walls and can distend to any extent. Depend upon it there comes a time when for every addition of knowledge you forget something that you knew before. It is of the highest importance, therefore, not to have useless facts elbowing out the useful ones. (Conan Doyle 15)

According to an article by Robert A. Moss, the brain-attic simile is remarkably similar to a quote from Oliver Wendell Holmes, which describes the brain as “an attic where old furniture, bric-a-brac and other odds and ends are stored away; and, in order to make room for more things, some of those previously stored must be discarded” (Moss 93). Conan Doyle was a great admirer of the real-life Holmes, who was a writer of popular poems and essays and professor of anatomy and physiology at Harvard Medical School from 1847-1882 - the fact that Conan Doyle’s most famous character shares a name with his creator’s literary hero is no accident. Moss originally stumbled across the O.W. Holmes quote while reading a review of The Merck Manual in The New England Journal of Medicine . The article was written by M. Hauser, and cites Loewenberg’s Medical Diagnosis and Symptomatology as another instance in which the quote appears. Moss notes that “there is no question that the two Holmes dicta, those of Oliver and Sherlock, are too similar for chance,” and endeavors to find the “chain of circumstances” that connects them (Moss 93). Though he ultimately fails in his attempts to trace the quote to its original source, he draws on the available evidence - much as Holmes himself would have done - and creates a hypothesis: “Keeping in mind Doyle’s admiration for O.W. Holmes, I suggest that Doyle simply put Oliver’s brain-attic simile into Sherlock’s mouth, inserting it into Watson’s text at an appropriate point” (Moss 93). In any case, the use of the brain-attic simile in A Study in Scarlet введение ... В литературе XIX века ценность... под увеличительным стеклом : ... науки» . Дойл принимает решение писать серию детективных ...

Обрати внимание.

«Этюд в багровых тонах» я прочитала еще в юности, где-то подозреваю в середине-конце 90-х, но перечитать никогда не будет лишним, учитывая сколько времени прошло и как много экранизаций с того времени было. Надо же обновить в голове первоисточник) К тому же в юности, когда в голове бьется подростковая дурь, а совсем не понимание того, что читаешь, не говоря о запоминаниях, ты на многое даже не обращаешь внимание.
К тому же есть еще «Уотсон», который неожиданно появился в 90-х и против, которого я протестовала, и поэтому просто не смогла прочитать)))
Артур Конан Дойл - Долина ужаса (сборник) – вот одна из бестий гражданской наружности, где этой фамилии было слишком много для меня точно знающей, что правильно – ВАТСОН!)) В этой книге я не смогла осилить и страницы, меня трясло от «Уотсона» и я не понимала, что с людьми не так, если уже привычно и удобно говорить именно Ватсон. Сейчас может быть и полистала бы книгу, потому что уже не такая упертая с именами)))

Почему я начала с – «читала, но как-то помню плохо» - потому что наш фильм настолько хорош, что ты даже читая перекладываешь все на фильм, вспоминаешь его и так как фильм ты видел много раз, то у тебя первоисточник как-то сильно подтирается.

Я никогда не обращала внимания, что автор описывает Холмса как МОЛОДОГО человека. Я так привыкла к образу Ливанова, что скептически отнеслась к тому, когда у нас решили еще сериал снять (классический, без переноса в другое время), где Холмса играет Петренко. Считаю провальным уже то, что Петренко, простите, не харизмат, я не знаю людей, которые бы именно ради него стали смотреть бы любой фильм с его участием. Если вы хотите создать новый образ Холмса, именно для российского зрителя, и так сказать, основываясь именно на описании Дойля, то найти стоило харизмата, которому бы простили покушение на всеми любимого Ливаного, тем паче, что Ливаного даже британцы признали лучшим образом Холмса))) А тут... Ну вот кто новый сериал смотрел? Я вот - нет)
С другой стороны, в первоисточнике не значится «молодой человек», а написано «студент». Понимаю переводчика (читала перевод 1966 года), который сделал его «молодым человеком», потому что это для советского человека привычнее, что студент это кто-то ну уж точно до 30, а лучше до 25. Но накинем то, что это Великобритания и года сильно волосатые, так что там может и студент до 30. Старше уже кажется быть не может, потому что как-то должен был бы среагировать Ватсон на то, что студент был как молодая уже не молод)
Если продолжать развивать тему того, кого стоило взять, то это должен был быть невероятно притягательным, очень высоким, хотя бы создать такой образ, все же человек, который выше Ватсона, а он шесть футов и намного выше, учитывая, что где-то Ватсону пришлось на цыпочки встать, чтобы все видеть. То есть актер должен был быть где-то за метр девяносто точно. Петренко, увы, ровненько шесть футов будет и не создает впечатление высокого и уж вообще не худощав) Хотите придерживаться первоисточника, ну так придерживайтесь во всем)))

Есть еще момент, на который почему-то не обращаешь внимание. Из-за фильма сложилось впечатление, что с миссис Хадсон Шерлок знаком давно и чуть ли не жил в ее доме, пока к нему не подселили Ватсона, хотя на самом деле, они вместе знакомятся с этой дамой, потому что Шерлок только что нашел это жилье, но ему не хватает денег на аренду его полностью. Как все же удивительно устроен мозг, он все складывает как ему удобненько и если где-то что-то не сходится, просто к черту выбрасывает, чтобы не застревать на этом, видимо))
Кстати, кто вообще запомнил тот факт, что Шерлок работал в лаборатории при больнице? Я уверена, все считали, что он так дома все время и просиживает, и получает деньги только за то, что консультирует полицию... если хоть кто-то помнил, что он действительно именуется консультантом полиции, а не просто частным сыщиком))

Вообще хорошо, перечитывать то, что уже читал, это я поняла, когда перечитала вот давеча "Стальное колечко". Начинаешь подмечать то, что в детстве за неимением мозга пропустил. Ну и за имением других интересов смотрел не туда)) Безмерно рада тому, что перечитала Этюд. Правда, я читала с Уотсоном, это чтобы вернуться к тому, как меня колотило от такого перевода имени милого Ватсона) Сейчас я так увлеклась сюжетом, что Уотсон прошел незаметно. Подозреваю, и уже очень давно, что многое зависит от переводчика. Ну, от автора, который наваял тоже, но если переводчик не создаст атмосферы, не передаст сюжет так, чтобы ты в него вцепился зубами, то стопориться ты будешь, на чем угодно. На любом слове. Я решилась читать с Уотсоном, потому что знала, советский перевод не должен подвести. Не знаю, как перевод Дорониной, насколько поняла сейчас печатают чаще именно его, но мне мой понравился. Вон сколько полезного из книги для себя вынесла про Холмса)
Хотя, есть удивительный факт, который переводчик мой не поправил. Сам Дойл забыл, что ранил Ватсона в бедро, а когда Шерлок объясняет про Афганистан, то говорит, про плечо. Чаще всего, такое переводчики советские поправляли, но тут решили не отходить от оригинала)

Еще замечу, что я читала у Дойля не только про Холмса, но и Затерянный мир (в детстве), и Страна туманов, Записки Старка Монро (уже в сознательном возрасте и совсем недавно). Могу сказать, что Шерлок у него интереснее последних двух упомянутых книг. Сильно интереснее, я бы даже советовала книжки другие не читать у него, чтобы не разочаровываться в авторе) За Затерянный мир ничего говорить не буду. В детстве мне сильно понравилось, так что вдруг эта книга только "до 12"))) Так что надо бы и Мир перечитать чтобы понять, как в действительности выглядят приключения от Дойля)

И подводя некий итог могу точно сказать, чтобы какая-то любовь к Шерлоку возникла, то лучше все же его читать в детстве, тогда во взрослом возрасте будет многое прощаться герою. А там есть что прощать и на что не смотреть)))

Наверно никто не станет спорить, что благодаря накопительной, в течение ста тридцати лет, популярности, сыщик Шерлок Холмс сегодня является одним из самых узнаваемых, часто цитируемых и приводимых в пример художественных персонажей. Мое мнение, что если бы сэр Артур Конан Дойл не создал этого джентльмена, подобный ему неизбежно появился бы из-под другого творческого пера. «Этюд в багровых тонах» интересен не только, как дебют Шерлока Холмса и его верного спутника доктора Ватсона, но и как произведение, положившее начало целой новой вехе в детективном жанре. Да что уж тут говорить, оно ознаменовало целый новый виток в популяризации мировой художественной литературы.

Основная сюжетная линия ведется от лица молодого ветерана войны в Индии и Афганистане, доктора медицин Ватсона. Таким образом, нас окунают в гущу событий посредством своего рода мемуаров. К чести автора стоит отметить, что он не стал перегружать и без того небольшое по объему произведение подробным приведением мыслей и чувств рассказчика. Таким образом, акцент сделан именно на рассказанную историю, передана насыщенность событий и много описательных отрывков. В повести также присутствует важная по значимости ретроспектива, отвлекающая нас от основной сюжетной линии, уводя в прошлое. Мы имеем две разных по тематике и даже стилю части, объединенных сквозь года жаждой мести.

Конан Дойл с напускной значимостью погружает читателя в мир сыскного дела, причем внимание уделено не столько принятым в Англии того времени нормам и процедурам, но так называемому дедуктивному методу. Даже сегодня знакомство столь разных, и отличных от современных реалий джентльменов, производит должное впечатление. Конечно, отдельные диалоги можно назвать наивными, а не дающий сбоев метод Холмса – притянутым за уши, за расследованием следишь с нескрываемым интересом. Здесь есть многие знакомые и понятные атрибуты: обследование места преступления, выявление и допрос подозреваемых, работа с уликами дела, разбор криминальных прецедентов и, конечно, опасность для жизни самих следователей. Повесть читается не спеша за три часа и, если оценить после свои эмоции, рассказанная история насыщена интересными событиями, а скучных сцен здесь практически нет.

Мои слова могут показаться тавтологией, но у повести очень книжная, по-викториански уютная атмосфера. Хотя в голову приходит осенняя погода и чашка горячего напитка, погрузиться в рассказанную историю не зазорно в любое время года. Это классика литературы, не утратившая до сегодня свой шарм. Да, здесь нет описаний зрелищных погонь, нет ругательных выходок злодеев, дерзости главных героев. В этом смысле «Этюд в багровых тонах» как нельзя лучше подойдет для младшего поколения. Кроме прочего, хотя интеллектуальным вызовом назвать произведение сложно, процесс чтения одновременно расслабляет и подталкивает к размышлениям.

Первая встреча доктора Уотсона и Шерлока Холмса в доме находящемся на Бейкер стрит. Вселение доктора во вторую комнату и первое совместное их расследование, которое полиция Скотланд-Ярда не могла распутать.

Доктор Уотсон – военный служащий, который по состоянию здоровья отбыл в отставку после службы в Афганистане. Будучи врачом, он продолжил эту деятельность. Но уже совмещая с практикой по расследованию интересных дел.

Шерлок Холмс – человек, разработавший дедуктивный метод, по которому расследуют преступления на первый взгляд безнадежные, и способ отличий разных пятен.

Как-то утром за завтраком Доктор Уотсон оказал сомнения в получении результатов при использовании подобных методов. Холмс решил показать, что это не бесполезно, а даже наоборот приведет к невероятному результату. К Шерлоку Холмсу приходит полицейский из Скотланд-Ярда за помощью в расследовании, и они все вместе выехали на место преступления. Прямо там, на основании улик Холмс сделал вывод, что преступник это мужчина, высокого роста, с длинными ногтями, короткими ногами. Сигареты, ботинки и лицо красного цвета – становятся отличительными признаками. Именно благодаря ним находится убийца двух людей из старой истории.

А подвигло убийцу на такой отчаянный шаг давняя история девочки сироты по имени Люси, которую Джефферсон Хоуп полюбил. Правда, ее насильно выдали замуж Стенджерсон и Дреббер. Девочка этого позора не вынесла и через некоторое время умерла. А Хоуп во имя любви и памяти решил отомстить ее обидчикам, даже через долгие года.

Эта книга учит не делать поспешных выводов, не зная всей информации и деталей целиком и полностью. Ведь в результате ложных предрассудков можно самому и другим участникам этого расследования запутаться и сделать еще больше ошибок.

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Яковлев Игра в красавицу

  Действие рассказа происходит в предвоенные годы, когда автор произведения был еще ребенком. Главные герои - дети, жители одного двора в неком неназванном городе. Повествование ведется от первого лица.

• Краткое содержание Толстой Князь Серебряный

  В произведении описывается время опричнины Ивана Грозного. Главный герой возвращаясь домой пребывает в некотором шоке после увиденного. Его любимая вышла замуж, а в стране царит беззаконие

• Краткое содержание Трое в лодке, не считая собаки Джером

  В своём произведении Д. Джером рассказывает об увлекательном речном путешествии трёх друзей. Три товарища, Гаррис, Джордж и Джей. Решили совершить прогулку на ялике по полноводной Темзе

• Краткое содержание Страж-птица Шекли

  Чтобы снизить количество преступлений учёные разработали отряды страж - птиц. Каждую птицу оснастили механизмом, который мог с дальнего расстояния считывать колебания в мозгу людей, определять и пресекать потенциального убийцу.

• Краткое содержание Робертс Шантарам

  В этом романе рассказывается история жизни – новой жизни главного героя. Линдсей был преступником, много испытал и от «коллег» и от полиции. Жизнь его проходила в бегах и опасностях.

«Этюд в багровых тонах» , в другом распространённом переводе - «Красным по белому» (англ. A Study in Scarlet ) - детективная повесть Артура Конана Дойла , опубликованная в 1887 году . Именно в этом произведении впервые появляется Шерлок Холмс . Первое издание в журнале было проиллюстрировано Дэвидом Генри Фристоном. Первое издание в качестве книги было проиллюстрировано отцом Артура, Чарльзом Дойлом, а второе - Джорджем Хатчинсоном.

27-летний Артур Конан Дойл написал повесть всего за три недели. После ряда отказов повесть впервые была опубликована издательством Ward and Lock в журнале Beeton"s Christmas Annual за 1887 год. Автор получил 25 фунтов стерлингов в обмен на все права на повесть (сам Дойл настаивал на роялти). Уже в следующем 1888 году то же издательство выпустило повесть в качестве отдельной книги, а ещё через год увидело свет второе издание произведения.

Сюжет

Часть 1. «Из воспоминаний доктора Джона X. Ватсона, отставного офицера военно-медицинской службы»

Действие разворачивается в 1881 году в викторианском Лондоне. В силу обстоятельств в одной квартире поселяются два джентльмена - отставной военный хирург Джон Ватсон, раненый в битве при Майванде , и частный детектив-консультант Шерлок Холмс.

Ватсон пытается изучать характер Холмса, и тот поражает его как глубиной своих познаний в узкоспециальных вопросах, так и бездной невежества в том, что касается общеизвестных вещей. Холмс подробно рассказывает о своем методе раскрытия преступлений и сетует, что не может реализовать его на практике, так как настоящих преступников в Лондоне якобы не осталось. Именно в этот момент ему приходит весть от своего знакомого из Скотленд-Ярда Грегсона о необычайном происшествии - странном убийстве в пустом доме...

Часть 2. «Страна святых»

Повествование переносится на 30 лет в прошлое . Группа из 22 человек странствовала в поисках лучшей доли по Дикому Западу . В итоге в живых остаются лишь двое - некто Джон Ферье и маленькая осиротевшая девочка Люси, которую Ферье теперь считает своей дочерью. Обоз мормонов обнаруживает Ферье и девочку в пустыне. Путники устали от долгих скитаний без воды и еды и уже отчаялись найти выход из своего безвыходного положения. Мормоны обещают взять несчастных с собой в колонию, если те примут мормонскую веру. Ферье соглашается, не подозревая, что через много лет это приведет к драме, завершившейся загадочными убийствами в Лондоне...

1. Знания в области литературы - никаких.
2. Философии - никаких.
3. Астрономии - никаких.
4. Политики - слабые.
5. Ботаники - неравномерные. Знает свойства белладонны, опиума и ядов вообще. Не имеет понятия о садоводстве.
6. Геологии - практические, но ограниченные. С первого взгляда определяет образцы различных почв. После прогулок показывает брызги грязи на брюках и по их цвету и консистенции определяет, из какой она части Лондона.
7. Химии - глубокие.
8. Анатомии - точные, но бессистемные.
9. Уголовной хроники - огромные, знает, кажется, все подробности каждого преступления, совершенного в девятнадцатом веке.
10. Хорошо играет на скрипке.
11. Отлично фехтует на шпагах и эспадронах, прекрасный боксёр.
12. Основательные практические знания английских законов.

- «Этюд в багровых тонах »

В дальнейших произведениях Холмс неоднократно будет опровергать низкие оценки Ватсона, особенно в том, что касается философии, политики и литературы.

• В разговоре с Ватсоном Холмс критикует методы работы других литературных сыщиков - Огюста Дюпена , описанного Эдгаром По , и героя произведений Эмиля Габорио Лекока. В частности, он считает «дешевым показным трюком» случай, когда Дюпен проследил ход мыслей своего приятеля и ответил ему на них так, как будто они вели разговор. Однако впоследствии, в рассказе «Картонная коробка », Холмс делает ровно то же самое в отношении Ватсона, при этом апеллируя как раз к рассказу По.
• Одним из рецензентов повести стал… сам Холмс. В романе «Знак четырех» он подверг критике произведение, автором которого в реалиях эпоса является Ватсон.

Я видел вашу повесть. И, должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления - точная наука, по крайней мере должно ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить пикантную любовную историю. <…> Кое о чем можно было и умолчать или хотя бы соблюдать меру в изложении фактов. Единственное, что заслуживает внимания в этом деле, - цепь рассуждений от следствия к причине. Это и привело к успешному раскрытию дела.

Сюжетные нестыковки

• Хоуп утверждает, что получив от уличного мальчишки вызов по адресу Бейкер-Стрит, 221 Б, отправился туда без каких-либо подозрений. Однако, именно этот адрес значился в объявлении-ловушке Холмса о находке кольца и по нему явился сообщник Хоупа, сумевший в итоге скрыться от сыщика.

Переводы на русский язык

Первое издание романа на русском языке появилось в 1898 году в декабрьском номере журнала «Свет» под названием «Поздняя месть (Уголовный роман Дойля)», оно было переведено с немецкого Вл. Бернаскони . С тех пор сделано более 10 переводов, публиковавшихся под названиями «Красным по белому», «Красное по белому», «Багровый след», «Мормоны в Лондоне» и др. Наиболее распространённым является перевод Натальи Тренёвой , выполненный для собрания сочинений Конан Дойла, опубликованного в 1966 году .

Позже, чуть отойдя от потрясения, Светодар спросил у Марсилы, знает ли она о том, что он увидел. И когда услышал положительный ответ, его душа буквально «зарыдала» слезами счастья – в этой земле и вправду всё ещё жива была его мать – Золотая Мария! Сама земля Окситании воссоздала в себе эту прекрасную женщину – «оживила» в камне свою Магдалину... Это было настоящим творением любви... Только любящим зодчим была природа.

У меня на глазах блестели слёзы... И совершенно не было за это стыдно. Я очень многое бы отдала, чтобы встретить кого-то из них живыми!.. Особенно Магдалину. Какая же дивная, древняя Магия пылала в душе этой удивительной женщины, когда она создавала своё волшебное царство?! Царство, в котором правило Знание и Понимание, и костяком которого была Любовь. Только не та любовь, о которой кричала «святая» церковь, износив это дивное слово до того, что не хотелось долее его слышать, а та прекрасная и чистая, настоящая и мужественная, единственная и удивительная ЛЮБОВЬ, с именем которой рождались державы... и с именем которой древние воины бросались в бой... с именем которой рождалась новая жизнь... именем которой менялся и становился лучше наш мир... Вот эту Любовь несла Золотая Мария. И именно этой Марии мне хотелось бы поклониться... За всё, что она несла, за её чистую светлую ЖИЗНЬ, за её смелость и мужество, и за Любовь.
Но, к сожалению, сделать это было невозможно... Она жила столетия назад. И я не могла быть той, кто её знал. Невероятно глубокая, светлая печаль вдруг захлестнула меня с головой, и горькие слёзы полились потоком...
– Ну что ты, мой друг!.. Тебя ждут другие печали! – удивлённо воскликнул Север. – Прошу тебя, успокойся...
Он ласково коснулся моей руки и постепенно печаль исчезла. Осталась только горечь, будто я потеряла что-то светлое и дорогое...
– Тебе нельзя расслабляться... Тебя ждёт война, Изидора.
– Скажи, Север, учение катаров называлось Учением Любви из-за Магдалины?
– Тут ты не совсем права, Изидора. Учением Любви его звали не посвящённые. Для тех же, кто понимал, оно несло совершенно иной смысл. Вслушайся в звучание слов, Изидора: любовь по-французски звучит – амор (amour) – не так ли? А теперь раздели это слово, отделив от него букву «а»... Получится а’мор (а"mort) – без смерти... Вот и получается истинное значение учения Магдалины – Учение Бессмертных. Как я уже раньше тебе говорил – всё просто, Изидора, если только правильно смотреть и слушать... Ну, а для тех, кто не слышит – пусть остаётся Ученьем Любви... оно ведь тоже красиво. Да и истины толика в этом всё же остаётся.
Я стояла совершенно остолбенев. Учение Бессмертных!.. Даария... Так вот, что являлось учением Радомира и Магдалины!.. Север удивлял меня множество раз, но никогда ещё я не чувствовала себя столь потрясённой!.. Учение катаров притягивало меня своей мощной, волшебной силой, и я не могла себе простить, что не говорила об этом с Севером раньше.
– Скажи, Север, осталось ли что-то от записей катар? Должно же было что-то сохраниться? Даже если не самих Совершенных, то хотя бы просто учеников? Я имею в виду что-то об их настоящей жизни и учении?
– К сожалению – нет, Изидора. Инквизиция уничтожила всё и везде. Её вассалы, по приказу Папы, посылались даже в другие страны, чтобы уничтожить каждую рукопись, каждый оставшийся кусочек бересты, какой только могли найти... Мы искали хоть что-нибудь, но ничего не смогли спасти.
– Ну, а сами люди? Не могло ли остаться что-то у людей, кто сохранял бы это через века?
– Не знаю, Изидора... Думаю, даже если кто-то и имел какую-то запись, то её изменили за время. Человеку ведь свойственно всё перекраивать по-своему... А уж особенно не понимая. Так что вряд ли что-либо сохранилось, как оно было. Жаль... Правда, у нас сохранились дневники Радомира и Магдалины, но это было до создания катар. Хотя, думаю, учение не изменилось.
– Прости, за мои сумбурные мысли и вопросы, Север. Вижу, что потеряла много, не придя к вам. Но всё же, я пока жива. А пока дышу, я ещё могу тебя спрашивать, не так ли? Расскажешь ли мне, как закончилась жизнь Светодара? Прости, за то, что прервала.
Север искренне улыбался. Ему нравилось моё нетерпение и жажда «успеть» узнать. И он с удовольствием продолжил.
После своего возвращения, Светодар жил и учил в Окситании всего два года, Изидора. Но эти годы стали самыми дорогими и счастливыми годами его скитальческой жизни. Его дни, освещённые весёлым смехом Белояра, проходили в любимом Монтсегуре, в окружении Совершенных, которым Светодар честно и искренне пытался передать то, чему долгие годы учил его далёкий Странник.
Они собирались в Храме Солнца, который удесятерял собой нужную им Живую Силу. А также защищал их от нежелательных «гостей», когда кто-то собирался туда тайно проникнуть, не желая появляться открыто.
Храмом Солнца называли специально построенную в Монтсегуре башню, которая в определённое время суток пропускала в окно прямые солнечные лучи, что делало Храм в тот миг истинно волшебным. А ещё эта башня концентрировала и усиливала энергию, что для работающих там в тот момент катар облегчало напряжение и не требовало слишком большой отдачи сил.

В скором времени произошёл непредвиденный и довольно таки забавный случай, после которого ближайшие Совершенные (а потом и остальные катары) начали называть Светодара «огненным». А началось это после того, как во время одного из обычных занятий Светодар, забывшись, полностью раскрыл перед ними свою высокую энергетическую Сущность... Как известно, все без исключения Совершенные были видящими. И появление пылающей огнём сущности Светодара вызвало настоящий шок у Совершенных... Посыпались тысячи вопросов, на многие из которых даже у самого Светодара не было ответов. Ответить мог, наверное, только Странник, но он был недосягаемым и далёким. Поэтому Светодар вынужден был как то объясняться с друзьями сам... Удалось ему это или нет – неизвестно. Только с того самого дня все катары начали называть его Огненным Учителем.
(О существовании Огненного Учителя и правда упоминается в некоторых современных книгах про катар, только, к сожалению, не о том, который был настоящим... Видимо прав был Север, говоря, что люди, не понимая, переделывают всё на свой лад... Как говорится: «слышали звон, но не знают где он»... Например, я нашла воспоминания «последнего катара» Дэода Роше, который говорит, что Огненным Учителем был некий Штайнер(?!)... Опять же, к Чистому и Светлому насильно «приживляется» народ Израиля.... которого никогда не было среди настоящих Катар).
Прошло два года. Мир и покой царили в уставшей душе Светодара. Дни бежали за днями, унося всё дальше старые печали... Малыш Белояр, казалось, рос не по дням, а по часам, становясь всё смышлёнее и умней, перегоняя в этом всех своих старших друзей, чем сильно радовал дедушку Светодара. Но вот в один из таких счастливых, спокойных дней, Светодар вдруг почувствовал странную, щемящую тревогу... Его Дар говорил ему – в его мирную дверь стучится беда... Ничего вроде бы не менялось, ничего не происходило. Но тревога Светодара росла, отравляя приятные мгновения полного покоя.
Однажды, Светодар гулял по окрестностям с маленьким Белояром (мирское имя которого было – Франк) недалеко от пещеры, в которой погибла почти что вся его семья. Погода была чудесной – день стоял солнечный и тёплый – и ноги сами понесли Светодара проведать печальную пещеру... Маленький Белояр, как всегда, нарвал близ растущих полевых цветов, и дедушка с праправнуком пришли поклониться месту умерших.