Нквд в битве за кавказ мемуары. Забытый полк

В годы войны мне приходилось принимать участие в разработке решений по военным вопросам. Особенно важными в этом плане были мои контакты с начальником штаба ВМС адмиралом Исаковым и офицерами Оперативного управления Генштаба.

В августе 1942 года Берия и Меркулов (при этом разговоре присутствовал также Маленков) поручили мне экипировать всего за двадцать четыре часа 150 альпинистов для ведения боевых действий на Кавказе. Как только альпинисты были готовы к выполнению боевого задания, Берия приказал мне вместе с ним и Меркуловым несколькими транспортными самолетами вылететь из Москвы на Кавказ. Перелет был очень долгий. В Тбилиси мы летели через Среднюю Азию на «С-47», самолетах, полученных из Америки по ленд-лизу. Наши операции должны были остановить продвижение немецких войск на Кавказ накануне решающего сражения под Сталинградом. Первую посадку мы сделали в Красноводске, затем в Баку, где полковник Штеменко, начальник кавказского направления Оперативного управления Генштаба, доложил об обстановке. Было решено, что наше специальное подразделение попытается блокировать горные дороги и остановить продвижение частей отборных альпийских стрелков противника.

Сразу после нас в Тбилиси прибыла группа опытных партизанских командиров и десантников, руководимая одним из моих заместителей, полковником Михаилом Орловым. Они не дали немцам вторгнуться в Кабардино-Балкарию и нанесли им тяжелые потери перед началом готовящегося наступления. В то же время альпинисты взорвали цистерны с нефтью и уничтожили находившиеся в горах моторизованные части немецкой пехоты.

Наши собственные потери были также велики, потому что альпинисты зачастую были недостаточно подготовлены в военном отношении. Их преимущество было в профессионализме, знании горной местности, а также активной поддержке со стороны горцев. Только в Чечне местное население не оказывало им помощи.

На штабных совещаниях в Тбилиси, проходивших под председательством Берии, главного представителя Ставки, я часто испытывал затруднения и терялся, когда речь шла о чисто военных вопросах. Как-то я попытался переадресовать их Штеменко и сказал, что некомпетентен в военной стратегии и тактике. Берия оборвал меня. «Надо серьезно изучать военные вопросы, товарищ Судоплатов. Не следует говорить, что вы некомпетентны. Вас пошлют на учебу в военную академию после войны». После войны я действительно поступил в академию и в 1953 году, накануне ареста, окончил ее.

Очень тяжелые бои произошли на Северном Кавказе в августе и сентябре 1942 года, когда я там находился. Наше спецподразделение заминировало нефтяные скважины и буровые вышки в районе Моздока и взорвало их в тот момент, когда к ним приблизились немецкие мотоциклисты. Меркулов и я следили за тем, чтобы взрыв произошел строго по приказу, и присоединились к нашей диверсионной группе, отходившей в горы, в последний момент. Позже мы от нашей дешифровальной группы получили сообщение из Швеции: немцы не смогли использовать нефтяные запасы и скважины Северного Кавказа, на которые очень рассчитывали.

Однако разнос, которому мы подверглись за успешные действия, надолго мне запомнился. Когда мы вернулись в Тбилиси, Берия сообщил, что Сталин объявил Меркулову, заместителю Берии, выговор за неоправданный риск при выполнении операции по минированию: он подвергал свою жизнь опасности и мог быть захвачен передовыми частями немцев. Берия обрушился на меня за то, что я допустил это. В ходе немецких налетов несколько офицеров из Ставки, находившихся на Кавказе, были убиты. Член Политбюро Каганович получил во время бомбежки серьезное ранение в голову. Ранен был и адмирал Исаков, а один из наших наиболее опытных грузинских чекистов, Саджая, погиб во время этого налета.

Опасения, что Тбилиси да и весь Кавказ могут быть захвачены врагом, были реальны. В мою задачу входило создание подпольной агентурной сети на случай, если Тбилиси оказался бы под немцами. Профессор Константин Гамсахурдиа (отец Звиада Гамсахурдиа) был одним из кандидатов на пост руководителя агентурной сети в Грузии. Он являлся старейшим осведомителем НКВД. К сотрудничеству его привлек еще Берия после нескольких арестов в связи с инкриминировавшимися ему антисоветскими заявлениями и националистическим сепаратизмом. По иронии судьбы перед войной он был известен своими прогерманскими настроениями: он всем давал понять, что процветание Грузии будет зависеть от сотрудничества с Германией. Мне захотелось проверить эти слухи, и я, заручившись согласием Берии, вместе с Саджая провел в гостинице «Интурист» беседу с профессором Гамсахурдиа. Мне он показался не слишком надежным человеком. К тому же весь его предшествующий опыт осведомителя сводился к тому, чтобы доносить на людей, а не оказывать на них влияние. И еще: он был слишком занят своим творчеством. (Кстати, он написал биографию Сталина на грузинском языке.) В целом это был человек, склонный к интригам и всячески пытавшийся использовать в своих интересах расположение Берии: оба были мегрелы.

Посовещавшись с местными работниками, мы пришли к выводу, что Гамсахурдиа лучше использовать в другой роли. Главная же роль отводилась Мачивариани, драматургу, пользовавшемуся и Тбилиси репутацией солидного человека. Он был известен как безукоризненно честный человек, и мы спокойно доверили ему крупные суммы денег, а также золотые и серебряные изделия, которые в случае надобности можно было использовать на нужды подполья.

Много позже один из моих сокамерников, академик Шария, помощник Берии, отвечавший за партийную пропаганду в Грузии, рассказал мне, что впоследствии Берия потерял к Гамсахурдиа всякий интерес. Тот, однако, оставался в Грузии весьма влиятельной фигурой – своего рода иконой в мире культуры. Известно, что Сталин лично запретил его арестовывать. В 1954 году, когда Берия был уже расстрелян, грузинские власти захотели отделаться от Гамсахурдиа, и местный КГБ обратился в Москву за санкцией на его арест как пособника Берии, который сделал себе политический капитал на личных связях с врагом народа. Как мне рассказывал писатель Кирилл Столяров, изучавший события 1953-1954 годов, Гамсахурдиа хотели обвинить в том, что по указанию Берии он шантажировал представителей грузинской интеллигенции, принуждая их устанавливать тайные связи с немецкой спецслужбой. Именно за это, утверждали его обвинители, он получил в годы войны от Берии и Микояна крупные денежные суммы и американский «виллис».

По словам Шария, в конце концов Гамсахурдиа оставили в покое: насколько мне известно, умер он своей смертью в Тбилиси в 70-х годах. Его сын стал первым президентом независимой Грузии, в 1992 году был свергнут и в конце 1993 года, как сообщалось, покончил жизнь самоубийством.

В 1953 году Берию также обвиняли в том, что он нанес ущерб нашей обороне во время битвы за Кавказ. Тогда же за связь с Берией был уволен из армии Штеменко. Но раскручивать вину Штеменко не стали в интересах правящей верхушки. Маршал Гречко, тогда заместитель министра обороны, во время войны сражался на Кавказе под началом Берии. Понятно, что обвинения в адрес Берии бумерангом ударили бы по высшему военному руководству. Вот почему в сообщении для прессы приговор над Берией не включал обвинений в измене в период битвы за Кавказ.

Саджая погиб во время бомбежки, а Штеменко о хороших отношениях со мной не упомянул, так что я не подвергся допросу в связи с обороной Кавказа по делу Берии. Позднее мои следователи вообще потеряли интерес к этому, хотя мне и приходилось слышать от них замечания, что я незаслуженно получил медаль «За оборону Кавказа», так как вместе с Берией занимался обманом советского правительства.

| |

В последнем третьем номере за 2015 г. журнала «Отечественные архивы», который является ведомственным изданием Федерального архивного агентства, опубликованы воспоминания военнослужащего Красной Армии А.Ф.Жданова, которые находятся на хранении в Государственном архиве Костромской области. В этих воспоминаниях нашли отражение драматические события, связанные с обороной Кавказа в 1942 – 1943 гг. Поскольку (скорее всего) они были написаны на основе дневниковых записей сразу после описываемых событий, то, в отличие от других мемуаров, «зализанных и причесаных» редакторами, они дают очень неофициальный взгляд непосредственного участника боевых действий на малоизвестные факты и эпизоды войны. Также обращает внимание определенный природный литературный талант автора, поэтому, начав читать мемуары, практически невозможно от них оторваться. Публикацию сопровождает краткая справка и комментарии об авторе и его воспоминаниях.

Отдельно необходимо сказать о самом журнале «Отечественные архивы». К сожалению, он издается очень небольшим тиражом, и известен очень небольшому кругу специалистов и историков. Между тем в нем регулярно публикуются архивные документы, выявленные в ходе научной работы специалистами архивного дела. Многие из этих публикаций могли бы вызвать большой общественный интерес, если бы журнал был бы доступен широкому читателю. Но, к сожалению, издание является малобюджетным и, соответственно, малодоступным.

Материала журнала «Отечественные архивы» можно найти на сайте «Архивы России».

«… Слышался лязг и треск сшибающихся винтовок, стоны раненых, визг и храп озверевших людей». Фронтовые записки А.Ф.Жданова. 7 августа 1942 г. – март 1943 г.

В марте 1992 г. в Государственный архив Костромской области (ГАКО) на хранение поступила рукопись, получившая условное название «Дневник неизвестного солдата». Она пополнила «Коллекцию воспоминаний и других документов частного происхождения» (Ф. Р-3033). Документ обнаружен случайно в старом деревянном доме, предназначенном к сносу. Написанный синими и фиолетовыми чернилами на бланках «Учета выработки ровницы за каждый день» Тбилисского трикотажного комбината за 1940-е гг., он повествует о событиях времен Великой Отечественной войны. В ходе подготовки его к публикации в преддверии 70-летия Победы архивисты попытались выяснить имя и судьбу автора. Поиски оказались успешными.

Автор записок – Андрей Федорович Жданов (1922–1990), костромич, окончив десятилетку, поступил в Одесский мореходный техникум: в его роду были моряки, а прадед Андрея Федоровича – капитан-лейтенант, служил на Балтийском флоте. Однако по семейным обстоятельствам учебу пришлось прервать и вернуться домой. В начале лета 1941 г. прошел обучение в Костромском аэроклубе, но служить в авиации по состоянию здоровья не смог.

В 1942 г. Жданов стал курсантом Ленинградского военно-инженерного училища, дислоцировавшегося с начала войны в Костроме. По окончании пятимесячных курсов (август 1942 г.), вместе с другими курсантами, в составе 59-й стрелковой бригады 10-го стрелкового корпуса был отправлен на Северо-Кавказский фронт в должности заместителя командира саперного взвода. Участвовал в Нальчикско-Орджоникидзевской оборонительной операции, затем воевал в 4-й гвардейской бригаде этого же корпуса в Северо-Кавказской наступательной операции. Боевой путь бригады и нашел отражение в записках А.Ф. Жданова.

В феврале 1943 г. Андрей Федорович продолжил службу в качестве командира стрелкового взвода батальона морской пехоты. Получив в боях под Краснодаром тяжелую контузию, лечился в эвакогоспитале № 1415 , в июле 1943 г. был уволен из армии. Вернувшись в родной город, А.Ф. Жданов стал начальником военно-морского клуба, затем руководителем и капитаном-наставником Костромского клуба юных моряков. Замечательный педагог, он смог привить любовь к морю и морскому делу многим поколениям юных костромичей. В своем газетном интервью Андрей Федорович говорил: «Если уж тебе не довелось поплавать по морям и океанам, если твои мечты не сбылись, то ты должен сделать все от тебя зависящее, чтобы воспитанники клуба породнились с морем, прошли под советским флагом по всем параллелям и меридианам. Передай им все, что ты умеешь, предостереги их от ошибок, которые встречаются при выборе профессии…»

Имя А.Ф. Жданова внесено в «Книгу воинской славы», изданную в Костроме в 2009 г. В нее вошли имена костромичей – участников Великой Отечественной войны, вернувшихся домой с победой.

Рукопись состоит из двух сброшюрованных и сшитых грубыми нитками тетрадей, ее общий объем 75 листов, исписанных не полностью; некоторые остались чистыми. Почерк аккуратный, довольно крупный, изредка встречаются исправления и зачеркивания. Когда и с какой целью Жданов делал свои записи об участии в войне и почему они остались незавершенными, остается загадкой.

Документ публикуется полностью. Это повествование участника событий не только о тяжелых долгих переходах по раскисшим от дождей дорогам, ночевках на промерзшей земле, вечной нехватке боеприпасов, усталости и необученности молодых солдат, постоянном недоедании, бесконечном терпении, часто бессмысленных приказах командиров, но и об отчаянном мужестве в боях, готовности отдать свою жизнь за Родину. Отдельные фактологические неточности, в частности относительно маршрута следования автора записок с эшелоном на фронт (С. 78), отмечены в «Комментарии историка» (С. 109–114).

Текст, в том числе наименования населенных пунктов, передан по правилам современной орфографии.

Вступительная статья, подготовка текста к публикации и комментарии А.С. СЕДЫХ .

Светицин В . Романтики моря // Северная правда. 1971. 5 июня. № 134. С. 4.

Книга воинской славы: Костромская область. Городской округ город Кострома. Т. 1 / Сост.: С.Б. Малова (предс.), В.В. Чистякова, Н.И. Третьякова и др. Кострома, 2009. С. 94.

---

Фронтовые записки А.Ф. Жданова

В ночь с 7 на 8 августа 1942 г. по лагерю Ленинградского военно-инженерного училища резко понеслись звуки горна. Тревожные, будоражащие трели подняли на ноги палатку. Привычно натянув обмундирование и схватив тяжелую канадскую винтовку, выскочил я на линейку. Рота быстро строилась у штабной палатки. Метались фонари командиров. По фронту пробежал командир 3-го взвода л-т [A] Затолокин. С правого фланга донеслось: «Смирно!»

К застывшей роте подошел командир батальона стар[ший] л-т Шетенко. Резко зазвучал его голос в настороженной тишине: «Товарищи курсанты, вам выпала великая честь. Подробности вам скажут потом. Рота, направо марш!» Над линейкой и покинутыми палатками глухо шумели сосны. Рота уходила в ночь. К утру пришли в город [B] . В училище, по-летнему пустом, мы сдали оружие и постели. В 7 утра позавтракали и получили увольнительные до 4-х часов. Нам в основном было уже известно, что предстоит отправка на фронт.

В 4.00 роту выстроили на плацу. Под торжественный марш оркестра на плац вышел начальник училища полковник Данилов. «Товарищи курсанты, Родина переживает тяжелые дни. Вы вливаетесь в 59-ю особую курсантскую бригаду. Я считаю и надеюсь, что вы…» И так далее, и прочее, и прочее. Юрка толкнул меня локтем в бок. Я промолчал. Звякнула команда. Перед нами распахнулись ворота училища. Сколько раз они распахивались перед нашей ротой, и теперь они распахнулись перед нами в последний раз. Эх, не так я надеялся выйти из училища. Под грохот оркестра и слезы провожающих рота чеканила шаг к вокзалу. Короткое прощание, и отошел назад город. В вагоне медленно тяжелел сумрак. Лица ребят были сумрачны и угрюмы.

Утром прибыли в г. Буй . В военном городке, довольно приличном, толпилось столпотворение. Носились ординарцы, мелькали какие-то задерганные лейтенанты, взад и вперед проходили роты и взводы курсантов различных школ. Впрочем, курсантов в ней было меньше половины. Большинство же состояло из дикого сброда. На другой день нас назначили командирами в саперную роту. Рота была не саперная, и наши бойцы таращили глаза на пехотные мины, как «козел на градусник». Нам предстояло все это христово воинство превратить в настоящих саперов, но превращать оказалось некогда.

Через три дня бригада уже грузилась в вагоны. Закидывали на платформы орудия, разбирали винтовки, гранаты, шанцевый инструмент, мины, взрывчатку, пулеметные ленты, продукты, каски и прочие военные вещи. Затем воткнули на площадку паровоза три пулемета и погрузились сами. Грохнули буфера, и бригада тронулась. «В дороге доформируемся», – сказал командир бригады.

15 августа. Грохают и лязгают буфера, раскачиваются на стыках вагоны. Только что проскочили по окружной ветке Москву и начали опускаться к югу. Теперь в дороге я ясно разглядел, что представляет собой наша бригада. И невольно эскадра Рождественского [C] пришла мне на память. Аналогия была полная. Очевидно, и нас ожидала такая же Цусима. Бригада была не сколочена, командиры не знали своих людей, люди не знали командиров. Командиры были только что испечены и походили больше на желторотых птенцов, чем на командиров. Проехали Коломну. Эшелон мчался дальше. На станциях и полустанках бойцы выскакивали на перрон, покупали помидоры, яблоки, торговались и ругались.

Печальные мысли о боеспособности нашей бригады все чаще приходят мне в голову. Я не раз замечал, что бородатые, почтенные отцы с тоской глядели на новенькие, но грубые автоматы выпуска 42 г. Прохожу по эшелону. Сколько разных людей собрано здесь, и кто из них вернется. Тогда я еще не знал, что из бригады в Россию не вернется никто. Все чаще и чаще начали вспыхивать скандалы, неприятные недоразумения, обнажая и без того неприглядное состояние нашей бригады. Мелькают мимо города, села, разъезды.

Около Брянска случилось необычное происшествие. В вагоне штаба артиллерии вдруг загремели выстрелы. Бросились туда, и глазам предстала дикая картина. Молодой лейтенант, совсем мальчик, вдребезги пьяный сидел на лавке и плакал тяжелыми пьяными слезами. Около него валялся автомат. Несколько офицеров, тоже пьяных, задумчиво разглядывали потолок вагона, весь изрешеченный пулями. На столе и под ним валялись бутылки, хлеб, закуска. Эту историю замяли, но кое-что дошло до рядовых, и поползли нелепые шепоты и слухи.

Подъезжаем к Ростову. Здесь сверстка на Сталинград. Теперь всех занимает один вопрос: свернем или не свернем? Под грохот и звон, в дыму и свистках стрелочников, эшелон промчался дальше, не сворачивая. Значит, Кавказ. Я с трудом заставляю себя верить этой [D] … поднялся невообразимый переполох. Опасаясь, что в темноте поколют друг друга штыками, пришлось срочно объяснить, почему тревога. Утром пошел к арестованным. Их за дорогу набрался целый вагон. Некоторых ждал трибунал. Среди арестованных один лейтенант, с которого полковник у меня на глазах сорвал петлицы. За что? Неизвестно. Наконец подъехали к Астрахани.

В город нас не пустили. Разгружались в степи, тут же разбили палатки. «Побоялись, видно, нашу Особую в город везти. Перепугаем обывателей», – зло смеялись ребята. Но это была неправда. Гражданский неопытный глаз не мог заметить у нас ничего особенного. Наоборот, внешний вид бригады был весьма приличный. В степи жили три дня, ожидая погрузку на баржи. За эти три дня я немного лучше узнал своих бойцов и заодно пригляделся к комиссару. Дело в том, что командир нашей роты был еще в проекте и его пока замещал комиссар. Он был довольно умный парень, но чересчур самоуверен и заносчив. Впоследствии оказалось, что он еще и трус. Пока что он держался очень вызывающе. Через три дня бригада погрузилась на четыре баржи, и поплыли по матушке по Волге.

Ехать на баржах было гораздо труднее, чем в эшелоне. Трюмов для всех не хватило. Палуба была завалена ящиками с патронами, орудиями, автомашинами, тракторами, походными кухнями. В первый же день вечером на палубе происходил суд трибунала. Какого-то сержанта за какие-то грехи быстро и решительно приговорили к расстрелу. Суд был «скорый, правый и милостивый». На другой день сержанта расстреляли тут же на барже.

В этот же день полковник приказал опробовать оружие. Поднялась дикая бесшабашная стрельба из всех видов оружия. К концу дня я окончательно оглох, а главное было еще впереди. Вечером артиллеристы, целый день ковырявшиеся у орудий, наконец собрались опробовать свое оружие. Грохнули сразу две средние пушки. Эффект был не особенный. Затем выстрелила еще одна, но с ней случилась небольшая неприятность. Вместе со снарядом улетел и ствол орудия. Пока непобедимые артиллеристы таращили глаза сначала на пустой лафет, а потом на небо, стараясь отыскать там улетевший ствол, вся палуба визжала, плакала, захлебываясь от смеха. Внезапно между приступами хохота я ясно различил тихо сказанную фразу: «Немцев шапками закидаем». Высокий пожилой лейтенант стоял за моей спиной и мрачно глядел на изломанное орудие. «Выпуск 1942 года», – сказал я. Л-т посмотрел на меня и кивнул головой. Ночью вышли на морской астраханский рейд. Утром перегрузились на морской теплоход «Эрнст Тельман». В уемистой утробе теплохода наша бригада разместилась довольно свободно. Морем шли сутки. На рассвете мне показали далекий гористый берег. Порт Махачкала.

В детстве я часто, глядя на карту школьного учебника, подолгу разглядывал черный кружок с надписью Махачкала. Странное и романтическое название почему-то нравилось мне, и я часто уже в училище напевал услышанную где-то песенку про Махачкалу. И вот через несколько часов я должен высадиться в этом порту. Пробиваясь через поднявшуюся суматоху, я заметил пожилого лейтенанта, того самого, который во время пробы орудий один понял всю трагедию этого случая. Он стоял, привалившись к борту, глубоко о чем-то задумавшись. Я подошел к нему. Мы разговорились, и я мимоходом спросил, какого он мнения о качествах нашей бригады. Он взглянул мне в глаза и жестко сказал: «Бригада идет на разгром, на полное сознательное уничтожение. Можете мне верить. Я воюю уже третью войну и видел части, которые формировались по полгода и держались не больше двух месяцев». Я отошел от него со скверным чувством на душе.

Днем мы выгрузились. Было много ненужного шума и путаницы. Тут мне пришлось принять взвод. Командир 3-го взвода Володька Кузин, мой товарищ по училищу, вывихнул ногу во время разгрузки. В Махачкале мы расстались со стрелковыми батальонами. Они пошли, не задерживаясь, к фронту, а наша саперная рота была оставлена при штабе бригады. Штаб бригады выступил на сутки позже батальонов. С первых же шагов началась бестолковщина. Водили нас по каким-то диким дорогам, пока не вышли на нужный нам тракт. Получалось впечатление, что командование не знает как следует обстановки. Связи с батальонами не было. Шли два дня. Навстречу тянулись подводы с ранеными, мчались санитарные машины, зачастую пробитые пулями и осколками. В одном селе в 20 км от передовой пришлось задержаться – попали под воздушный бой. Три «мессершмитта» с увлечением гонялись за десятком наших «ишаков» . Рота лежала в канаве на краю кукурузного поля. Я, не обращая внимания на резкие звуки авиапулеметов, спокойно жевал кукурузу. Вдруг прямо над головой послышался нарастающий рев мотора. Пара наших истребителей, уходя от «мессершмитта», вышли из стремительного пикирования над самой землей, и в ту же секунду мимо меня засвистели пули, послышался звук пулемета. Узкий, как акула, «мессершмитт», задев за верхушки деревьев, вышел из пике.

Рядом со мной кто-то глухо стонал. Повернувшись, я увидел бойца своего взвода Филимонова. Кровь заливала ему бок. Быстро закатав гимнастерку и рубашку, я увидел дыру около последнего ребра. Громадная пуля тяжелого крупнокалиберного авиационного пулемета пробила его насквозь. Филимонов дернулся и затих. В мрачном молчании застыли мы над трупом. Это было начало. Комиссар, перепуганный и бледный, начал орать на меня что-то бестолковое. Выходило, что я был виноват в смерти Филимонова. Это было выше моего понимания. Роту отвели в гору. Туда же перебрался штаб бригады. Штабные были взволнованы случившимся.

Ночью тронулись дальше и в полдень пришли в большой городок Малгобек . Справа в долине виднелся занятый немцами Моздок . Немцы подобрались к Малгобеку, стараясь загнуть фронт в подкову. Где-то в 5 км от Малгобека уже дрались наши батальоны. Здесь нашей роте предстояла и первая работа. Дело в том, что Малгобек бомбился, и штаб бригады побоялся расположиться в хате. Пришлось рыть землянку, и не одну, а целую серию. И сразу же в штаб начали поступать неутешительные сведения с передовой. Второй стрелковый батальон запоролся с марша в деревню, занятую немцами, и был уничтожен в одну ночь.

Я водил взвод ужинать. Кухня наша стояла далеко от КП [E] бригады. Возвращаясь обратно, я заметил, что из-за поворота с подозрительной скоростью мчались автомашины, повозки и какие-то верховые. Выйдя на поворот, мы увидели нескольких человек, копошившихся около орудия, повернутого стволом вниз. Какой-то л-т тщательно разглядывал в бинокль склон далекой горы. «Куда смотришь, балда, – завопил вдруг кто-то от орудия. – Смотри ниже, под дорогу». Я тоже взглянул туда и без бинокля увидел маленькие черные фигурки, сбегавшие в овраг, очевидно, накапливаясь для атаки. «Немцы хотят перерезать дорогу на Малгобек!» – крикнул лейтенант с биноклем и замолчал. К ним спокойно, не торопясь, подходил командир бригады полковник Зубов. Суровое лицо его было равнодушно, холодно. Изящная шинель была небрежно наброшена на плечи. «Разворачивай орудие, возьми прицел», – уверенно зазвучал его голос. «Уведите взвод», – сказал он мне. «Взвод, бегом марш!» Свернув с дороги на тропку, я увлек за собой взвод. Сзади грохнуло орудие, выбросив осколочный снаряд.

Передовая приближалась с каждым днем. Штаб уже три раза менял место, и сейчас мы готовили для него четвертое. Саперы мои измучились вдребезги и были похожи на каких-то духов, а не на людей. Но четвертый КП выкопать мы не успели. Внезапно пришел приказ выходить на полевую дорогу в полном боевом. Когда наша рота вытянулась на дорогу, там уже стояла рота связи и рота разведки, тоже находящаяся при штабе бригады. Команду дали вполголоса, и колонна тронулась. «Дела, видимо, обостряются», – соображает кто-то вслух. «Да, начинается драп-Кавказ», – отозвался другой насмешливый голос. Шли молча. Иногда слышался глухой спуск винтовки и ругань сквозь зубы. Вдруг колонна остановилась. Из головы колонны передали: «Командира третьего саперного взвода к командиру бригады!» Меня слегка передернуло, честь была слишком подозрительна. С трудом разыскал полковника и доложил. Тот с минуту молча старался разглядеть мое лицо, потом спросил: «Лейтенант?» «Нет», – отозвался я. «Ну не важно. Газовый завод в Малгобеке знаешь?» «Знаю». «Этот завод минирован. Забирай взвод и займи завод. Завтра в Малгобек войдут немцы. Пропустишь их в город и взорвешь завод. Обратно будешь пробираться, смотря по обстоятельствам. Ясно?» «Ясно», – отозвался я. «Вернешься, будешь лейтенантом. Иди».

Спотыкаясь о какие-то кочки, подхожу к взводу. Бойцы сидят на земле, приглушенно разговаривая. «Взвод, становись. Кругом марш», – деревянным голосом скомандовал я. Через десять шагов колонна скрылась в темноте, и я остался один с обреченным взводом. На рассвете добрались до завода и сейчас же бросились проверять проводку и укладку мин. В городе было тихо. Стояла та особенная сторожкая [F] тишина, которая бывает, когда одни ушли, а другие не пришли. Рассвет пришел мутный и тяжелый. За изломанными горами вставало солнце. Немцев не было. Ожидание было томительным и действовало на нервы как зубная боль.

В 12 часов послышалось отдаленное тарахтение, затем ровный уверенный грохот, и на подъем вылезло несколько танков. Остановились на спуске, затем ринулись вниз. Мимо меня промелькнули белые кресты на серых башнях. Облако пыли медленно оседало на дороге. «Взвод, по местам!» – раздался голос помкомвзвода. Я бросился к центральному щиту. Там уже стоял помкомвзвода. Он взглянул на меня. «Взрывай», – крикнул я. Он ударил по рубильникам, глубоко вогнав их в гнезда. Взрыва не было. «Отказ», – ожгла меня мысль. Ясно было, что провода испорчены. Приходилось взрывать огневым способом. Половина взвода с гранатами залегла у ворот завода, другая половина лихорадочно готовила запальные трубки. Трубок надо было подготовить несметное количество.

А танки с крестами на башнях все шли и шли мимо завода, вступая в город. Я с тревогой ожидал немецкую пехоту. Она должна обязательно заинтересоваться заводом, и тогда короткий, страшный бой с гранатами, затем штыковая – и все. Наконец трубки были готовы и заложены в [G] ... Понятно, что весь завод я не мог взорвать при помощи огневого способа. Приходилось взрывать только газобаки и котельную. Отдав приказ взрывать, я приказал также после взрыва выбираться в кукурузное поле, а там посмотрим. Через 10 секунд грохнул взрыв. Небо над заводом рвануло огненной волной. Газоцистерны сохранили в себе еще много газовых паров, и взрыв получился страшный.

Оглушенный и ослепленный, чихая, как бегемот, выбрался я из-под обломков железа, земли и еще черт знает какого-то мусора, которым меня завалило. Облако пыли и дыма стояло над заводом. С трудом разбирая обстановку, я перескочил через искореженные ворота и, зажав в руке наган, кинулся через дорогу в кукурузное поле. Из города неслись выстрелы, откуда-то появился тяжелый танк. Развернул башню и открыл огонь по заводу. Вместе со мной оказался мой помкомвзвода. Мы уже благополучно перебежали дорогу, когда сзади треснул выстрел. Помкомвзвода выругался и, захрапев, начал отставать. Я обернулся. Здоровенный немец в зеленом комбинезоне, очевидно, танкист, быстро нагонял нас. Я выстрелил от бедра, не вскидывая руки. Немец, схватившись руками за живот, медленно опускался на колени. Схватив за ремень раненого помкомвзвода, я нырнул в кукурузу. На противоположном конце кукурузного поля собрались остатки взвода. Не хватало 17 человек.

Ждать было некогда. Какими-то запутанными тропинками повел я взвод. Где находилась сейчас бригада, я точно не знал. Только через двое суток нашел я своих в ингушском селе Шатово. Немцы штурмовали село Верхний Курп . Нижний Курп наша Особая непобедимая уже успела сдать . За эту сдачу сняли нашего полковника Зубова и дали какого-то алкоголика. Кстати, тоже полковника. Но от этого лучше не стало. Между прочим, пока я геройствовал на заводе, нашей роте дали командира, такого же, как комиссар, фасонного офицера. Вечером мне ребята рассказали, что командир беззастенчиво ворует ротное продовольствие. Поговорив с товарищами часов до 11, я наконец завернулся в плащпалатку, собираясь спокойно выспаться. Но не тут-то было.

В 2 часа ночи меня разбудил ординарец и передал приглашение к командиру роты. Ничего не соображая, поплелся я в ротную землянку. Там меня встретили командир и комиссар роты и начальник инженерной службы бригады. «Собирай взвод, сейчас пойдем на минирование», – огорошил меня командир роты. Я пробовал было возражать, ссылаясь на то, что люди измотаны, что половины взвода не хватает. И, в конце концов, почему взвод должен вести я, а не Кузин, который недавно вернулся в роту. «У Кузина еще болит нога, а остальное все пустяки. Взвод мы пополним. Я сам пойду с вами», – заявил комроты. Оттого, что он шел сам, было нисколько не легче.

Есть два страшных дела, которых саперы боятся как черт ладана. Это минирование и разминирование. Сейчас нам предстоит минирование. Взвод, нагруженный минами, ждал командира. Когда тот вышел, было заметно, что и ему не особенно хочется идти на это сомнительное предприятие. Но он молодцевато подтянулся, и взвод тронулся. Шли, шли и наконец скатились в какой-то овраг. И тут над нами взвилась осветительная ракета. Взвод лег как придавленный лопатой. Но было поздно. «Балда командир. Завел, сам не зная куда», – крикнул Юрка. С противным шипением приближалась мина. «Взвод, за мной!» – крикнул комроты. «Ложись, болван!» – заорал я, но он уже лез наверх, увлекая за собой полвзвода. Мины рвались резкими разрывами над головой, скрежетали и визжали осколки. Чаще и чаще раздавались стоны и хрипения раненых. Через 20 минут обстрел прекратился. Несколько минут нас еще освещали ракетами, но потом прекратилось и это. Осторожно подняв голову, я огляделся. В темноте на склоне оврага, по которому побежал комроты, корчилось несколько тел. Отставшие начали выбираться из оврага. Среди убитых и раненых я наткнулся на одного курсанта, у которого осколком тяжелой мины была оторвана челюсть. Рядом лежал Коленов. Разглядев меня, он прохрипел: «Выручай, друг». Я взвалил его на плечи. Остальные тоже вытаскивали раненых. Командира роты среди раненых не было.

Уже поздним утром добрались мы со своей страшной ношей до роты. Комроты не показывался. В суровом молчании стояла рота около стонущих раненых. Крепкая ругань и едкие замечания слышались кругом. Через час раненых отправили. Следующий день нашему взводу дали отдохнуть. Нервы у людей словно кровоточили, как открытые раны.

На следующий вечер пришел приказ взводу готовиться к минированию. А мне дали трех бойцов и отправили в разведку. Дело в том, что бригадная разведка никогда не ходила без саперов. Саперы играли роль «взрывателей». Их пускали вперед с задачей обнаруживать и уничтожать мины, которые могли быть расставлены на дороге. А так как обнаруживать мины на глаз было невозможно, а миноискателей у нас не было, то саперы обычно обнаруживали и взрывали мины своими телами. До Верхнего Курпа доехали на машине. Там соскочили и пошли пешком. В разведку шел целый взвод разведроты. Задача была – прощупать КТФ [H] , на которой по последним сведениям расположилась немецкая минометная батарея. До переднего края шли вместе с моими саперами взводом. Здесь они остались ставить мины, а мы пошли дальше. Вместе с нами вышла батальонная разведка. Ее задача была – захватить «языка». На нейтральной полосе мы с ними расстались.

Они пошли к шоссейной дороге, по которой ходил немецкий транспорт. Мы свернули через кукурузное поле на КТФ. Кстати сказать, комвзвода разведки как следует не знал, где эта КТФ. На карте она обозначена не была. Приходилось идти на «ура». Взвод идет в абсолютном молчании. Бойцы стараются не звякать снаряжением, руки лежат на спусках автоматов, глаза настороженно щупают ночь. Впереди идет головное охранение, а перед ними три моих несчастных сапера. Справа от дороги открылся яблоневый сад, весь изломанный и изъезженный танками. Очевидно, здесь были немцы. Головное охранение то и дело встает, сразу же замирает на месте и ядро разведки. Я иду сзади с комвзвода. Дозор стал, и до нас донеслись тихие голоса. Пошел узнать, в чем дело. Оказалось, что дорога расходилась на две. По какой идти? Вопрос сложный.

Ночь была на исходе. Если пропутаемся здесь до света, то нас переловят как куропаток. «Ну, ее к черту, эту КТФ. Все равно ее не найдем. Пошли обратно», – решительно приказал комвзвода разведки. Я вытаращил глаза на него. И он, заметив мое удивление, спокойно сказал: «Чего глаза пялишь? Мы не в первый раз такие вещи проделываем. Конечно, в рапорте я донесу, что на КТФ мы были и даже бой приняли». Я промолчал. Повернули обратно. Дошли до того места, где разошлись с батальонной разведкой, и решили пойти вслед за ними. Расчет был простой. Может, батальонной [разведке] «языка» посчастливилось достать. Тогда мы у них отберем, все же не с пустыми руками явимся в штаб бригады. Вышла луна, призрачно освещая пустынную дорогу. Дозор заговорил о чем-то между собой вполголоса, и в ту же минуту из кукурузы с обеих сторон дороги вышли вооруженные люди. Сердце стукнуло, руки дернули автомат. Но ничего не произошло. Это оказалась ушедшая батальонная разведка. Эти герои тоже побоялись идти к шоссе и предпочли отсидеться в кукурузе. Заметив нас, они приняли нас за немцев, и, не заговори наш дозор, они перестреляли бы нас в минуту. Коротко посовещались, что делать. Решили, что батальонной разведке пора возвращаться, а мы пройдем дальше обследовать какой-то подозрительный сарай, видневшийся неподалеку. Немного не доходя до сарая, услышали странное фырканье и шорохи. Залегли. «Ну что же, сапер, твоя обязанность, иди первым», – сказал мне комвзвода. Помянув про себя теплым словом эту обязанность, я взял бойца и пополз к сараю. Доползли до прогалины в стене, прислушались. Фырканье и шорохи продолжались. Боец, взяв в руку гранату, скользнул в сарай. Через минуту послышалась приглушенная ругань, и боец вывел из сарая хромую лошадь. «Забыл кто-то». Больше делать было нечего. Взнуздав нашего хромого «языка», тронулись обратно.

К нашей обороне подошли ровно в 4 утра. Прошли насквозь всю переднюю оборону, не встретив ни одного человека. После этого я не удивлялся, когда немцы воровали бойцов прямо из окопов. Придя в роту, я свалился в траву и заснул тяжелым кошмарным сном. В 2 часа дня роту быстро погрузили на машины и повезли. Через полчаса въехали в лес, выгрузились на небольшой полянке. Сюда же перебрался весь штаб. Вечером немцы заняли Верхний Курп. Передовая подошла вплотную к [I] … Рота рыла в лесу землянки для штаба. Немцы изредка щупали лес из тяжелых минометов. Доблестное начальство требовало, чтобы землянки обязательно были в три наката и полуметровой земляной насыпью. «Чтобы не пробило снарядом», – говорили штабные. Мы обходили невежество штабных вежливым молчанием и делали землянки в один накат, но так искусно, что начальство было в полной уверенности в непробиваемости землянки.

Землянку для командира бригады приказали вырыть отдельно в небольшом овраге. Грунт там попался такой, что ни кирка, ни лом не брали, а над душой все время стоял какой-нибудь начальник, торопя и приказывая делать как можно скорей. Решили взрывать землю небольшими толовыми шашками. И тут случилось несчастье. На приготовленную к взрыву шашку какой-то дурак положил сверху стальную пехотную каску. В момент взрыва она сработала как мина. Недалеко от этого места обедал наш первый взвод. Сразу после взрыва там поднялся крик. Я бросился туда и увидел, как на траве навзничь лежал один из наших курсантов на бедре. Хлестала кровью громадная узкая рана. Окровавленный гнутый осколок каски валялся около него. Рану забинтовали, дело замяли, раненого отправили в госпиталь.

Около недели жили мы в том лесу. Немцы из Шатово почему-то не наступали, давая нам невольную передышку. Однажды утром меня разбудил Юрка и, сделав огромные глаза, показал вниз на землянку полковника. Там на солнышке стоял наш комбриг в галифе и майке, обнажавшей его ожиревшее тело. Почтительно изогнувшись, адъютант держал на вытянутых руках полотенце. Я таращился на всю эту мирную идиллию как баран на новые ворота. «Физзарядкой полковник занимается, не понимаешь, чурбан», – ехидно заметил мне Юрка. Теперь я понял, и бешеная злость охватила меня, когда я взглянул на время, – около 10 часов утра. Я никогда раньше не видел, как ложился и когда спал Зубов. Того всегда видели на ногах бодрым и спокойным, а этот!

В этот же день пришел приказ: всю саперную роту расставить на минные посты в местах наиболее вероятного прохода танков. Мне тоже дали двух бойцов. Затем погрузили на машину полсотни американских мин, которые, кстати, ни черта не стоили, кинули туда же мешок с недельным запасом продовольствия для троих и привезли под самое Шатово. Высадив нас, комроты показал мне участок, где в случае чего надо было минировать. Видок был такой, какой бывает на стандартных кавказских открытках. Узкая извилистая дорога. С одной стороны ее обрывистыми уступами поднималась высокая скала, с другой – был обрыв, уходящий вниз, в долину. Вот эту узкость и надо было в случае чего заминировать. Почему-то комроты думал, что танки непременно пойдут здесь. Немцы, конечно, не вчера родились, чтобы тыкаться мордой в такую откровенную ловушку. Если они действительно пустят танки, то, конечно, не по дороге, а по долине. Но заниматься гаданьем было некогда. Нужно было рыть себе землянку.

К вечеру жилище было готово, и начались для нас дни отдыха и спокойствия. Спал я обычно сколько хотел. Утром меня будили прямо к завтраку. Затем до обеда я лежал на солнышке, глядя в высокое небо, по которому изредка проходили наши и немецкие самолеты. Затем ребята снимали с огня котелок и звали меня обедать. После обеда – мертвый час. Затем снова варка ужина, а потом, мечтательно покурив, лежу и прислушиваюсь к ленивой артперестрелке. Хороши были ночи. В такие ночи вереницей наплывают воспоминания, тихая грусть по невозвратному колет грудь.

Да, хороши были ночи, хорошо было жить на посту. Но однажды на пост прискакал ординарец с приказом готовиться сдать пост. Я уже знал, что нашу бригаду сменяет 19-я национальная бригада. Их артиллерия прошлой ночью проехала мимо нас на огневую. Пехота пока не подошла. Ходили слухи, что 19-я бригада уже была на фронте и прославилась массовыми переходами к немцам. Вольное житье на посту кончилось. Снова рота идет через ночь по путаной дороге. Глухо позванивают котелки и винтовки бойцов. Маячат перед взводами офицерские спины. Пришли в селение и тут узнали, что 19-я бригада без боя пустила немцев в Шатово. Теперь они шли парадным маршем на Верхний Урух. Срочно заняли оборону.

Наши два батальона (два других были в царствии небесном) не могли сделать что-нибудь существенное. Поэтому в оборону посадили и нашу саперную роту. Целые сутки мы ждали немцев и наконец дождались. На рассвете в роту прибыл связной штаба бригады и сообщил: «Мы в окружении». Только тот, кто был на фронте, может понять страшный смысл этого простого слова «окружение». Мертвое молчание висит над нашим окопом. Я и Володька Кузин лежим на бугорке позади окопа. Я безжалостно курю, Юрка нервно играет наганом. Оба молчим. Неожиданно пришел приказ идти в атаку на деревню, в которой будто бы есть немцы. В последнюю минуту меня назначили командиром стрелкового взвода.

Взвод попался из одних елдашей [J] . Между прочим, елдаши попали в армию недавно, уже во время войны. Более жалких солдат, чем они, трудно себе представить. Никогда не слышавшие свиста пули, они падали на землю при одном разрыве мины где-нибудь метров за триста. Взвод влили в третью роту, и мы пошли. Пока нас не обстреливали, мой взвод шел хорошо. Но всему бывает конец. Из-за заборов деревни затрещали автоматы. Где-то за нами с грохотом рванула мина, и тут мои елдаши легли. И никакие силы Вселенной не могли заставить их подняться. Я остался один стоять, как столб под непрерывным обстрелом. Бешеная злоба ударила мне в голову. Выдернув наган, я бросился к лежащим елдашам. Но все было напрасно. Я бы мог, конечно, застрелить несколько человек, но так откровенно позориться перед немцами не хотелось. И даже когда с правого фланга пришла команда отходить, взвод не поверил. Тогда я плюнул на это дело и пошел обратно один, извиваясь от визжащих автоматных пуль. В окопы вернулись голодные и злые. Моих елдашей не было. Очевидно, ушли в плен. Ну и черт с ними.

В 2 часа дня из штаба бригады прискакал ординарец с приказом саперной роте немедленно сниматься с обороны и идти к штабу. Дело запахло драп-Кавказом. Пришли к штабу. Там шла спешная укладка. «Лейтенанта Жданова к командиру бригады», – крикнул адъютант полковника. Я покрутил головой. Приказа о звании у меня еще не было, и то, что полковник начал раньше времени называть меня лейтенантом, не предвещало ничего хорошего. Мысленно перекрестившись, переступил порог штабной хаты.

Полковник, приветливо улыбнувшись, изложил мне задачу. «Пропустить наши части, потом взорвать мост, соединяющий Верхний Урух с Нижним». Выскочив от полковника, я опустился на первый попавшийся камень. «Что за черт. Почему они меня так упорно хотят сжить со света? Нашли себе верную затычку. Они драпать, а я за ними мосты да заводы взрывать», – думал я. Но приказ был приказом, спорить не приходилось. Взяв отделение бойцов, я приготовил мост к взрыву и стал ждать у моря погоды. Через час на четырех машинах проехал штаб. Полковник приветливо помахал мне рукой. Я церемонно взял под козырек и отвернулся. Затем беспорядочным стадом пошли остатки нашей бригады. Ехали повозки, пулеметные тачанки, шли оборванные, грязные стрелки. Часа через два прошли все. «Взрывайте, старшина, – сказал мне проходящий мимо капитан. – Больше там никого не осталось», – и безнадежно махнул рукой. Но я решил еще немного подождать. И не напрасно. Скоро на мосту показалась автомашина с прицепленной пушкой. Я остановил машину. На ней ехал командир артдивизиона. Он клятвенно заверил, что на той стороне никого не осталось. Через минуту после того, как он проехал, я заметил, как между домов на той стороне торопливо перебегают автоматчики. Ждать больше было нечего. Метнув в небо груду бревен, мост осел в воду.

Я нагнал бригаду под Ардоном . Немцы заперли шоссе, и остатки батальона с трудом сдерживали наседавших эсэсовцев, дожидаясь, пока наш штаб придумает что-нибудь умное. Мне дали четыре часа отдохнуть, затем послали в оборону.

На другой день я был свидетелем незабываемого, но отвратительного зрелища. Мы только что отбили атаку эсэсовцев, потом позавтракали и собирались мирно закурить, как вдруг раздается чей-то дикий вопль: «Смотрите, что они, спятили?» Прямо на наши окопы и укрытия шли цепи румын в трусах и стальных окопных касках. Больше на них не было ничего. Все они были вдребезги пьяны. «Психическая атака», – сказал кто-то. «Психические идиоты», – нервно отрезал Юрка. Мне тоже стало не по себе. Не потому, что я испугался атаки, а потому, что через несколько минут придется устроить бойню беспощадную, перестрелять пьяных голых людей. Но выбора не было. Молоденький лейтенант пулеметчик высоким, срывающимся голосом скомандовал огонь. Ровным бездушным стуком заколотили два пулемета. Передняя цепь румын легла, не дойдя 50 м до наших окопов. Стрелки открыли огонь, сначала брезгливо морщась, потом постепенно вид крови сделал свое дело. Люди озверели и уже били на выбор по цели, стараясь попасть непременно в живот. Через 15 минут все было кончено. Горы голых окровавленных трупов валялись перед нашими окопами. Я бросил автомат на землю и закрыл глаза. В голове стоял какой-то хаос из мелькающих тел, касок, винтовок, бегающих и падающих людей.

Через час нас сняли с обороны и перевезли под Беслан. Здесь штаб решил, очевидно, расположиться надолго. Приказано было выбрать место для КП. Комроты поехал выбирать место, а мы воспользовались случаем и немедленно заснули.

Рано утром, еще в темноте роту посадили на машины и повезли. Я ехал на передней, смотрел в бесконечную кукурузу и на бесконечные горы, пытаясь сообразить, куда же теперь мы драпаем. На душе у меня почему-то было нехорошо. Володька посмотрел на меня, схватился руками за борт, чтобы не вылететь на страшных ухабах, и ехидно заметил вполголоса: «Довоевались. Десять винтовок на взвод осталось, да и от всей-то бригады, наверное, только рота осталась. Эх, каким местом думает наш полковник?» «Поручик, вас слышат нижние чины», – ответил я насмешливо. Наконец дорога уперлась в овраг, на дне которого неглубокая, но бешеная речка. Мы соскочили с машины, перешли вброд реку и стали пробираться через цепкий кустарник, постепенно переходивший в лес. Неожиданно пришла команда остановиться. Несколько минут томительного ожидания, и первый взвод свернул куда-то вправо, второй пошел прямо, а нас повернули влево и вывели на поляну. «Здесь отройте две землянки», – приказал командир роты. Я оглянулся вокруг. Сзади нас за лесом начиналось открытое ровное поле, перерезанное кое-где речками. Впереди виднелся противоположный склон оврага, а справа и слева лес чередовался с кустарниками. «Выбрали же место для КП. Олухи», – раздраженно буркнул Володька. «Какой к черту КП. Публичный дом, а не КП». Вкус нашего полковника нам известен. Прошло полчаса. Бойцы неохотно ковыряли землю ржавыми ломами и лопатами. Ни я, ни Володька не понукали их. Бесполезность этой работы была ясна для всех. «Хотелось бы мне знать, – задумчиво начал Володька, – где же, собственно, сейчас передовая?» Я прислушался к беспорядочной стрельбе. «Кажется, ближе, чем было бы желательно», – сказал я. Стрельба то разрасталась, то, затихая, тревожила нас своею близостью. Но наше дело было телячье. Приказано рыть, значит, рой и не задумывайся, о чем тебе не положено.

Ко мне подошел боец, прося разрешения сходить за водой. Я разрешил. Он неторопливо взобрался на бугор, посмотрел на реку и вдруг присел, потом поманил нас рукой. Владимир толкнул в бок меня, и мы оба вбежали на бугор. «Смотрите», – глухо сказал боец, показав рукой на видимый склон оврага. По склону неторопливо спускались черные фигуры человек по 20. Володя вскинул бинокль, потом молча передал мне. В круглом поле бинокля ясно показались фигуры эсэсовцев. «Поздравляю вас с окончанием наших великолепных подвигов», – услышал я дельный спокойный голос Володьки. «Вы ошибаетесь, сэр, – ответил я ему в тон. – Наши подвиги начнутся только сейчас». И присел от визга автоматной очереди. Нас заметили. Мы срочно скатились с бугра. «Отступать надо!» – крикнул сержант Шаин. Поднялся невообразимый шум. Каждый предлагал свой план. «Ни с места! Назад! – рявкнул Володька, вытягивая наган. – Будем обороняться». «Володя, – я положил ему на плечо руку, – чем ты будешь оборонять? Камешками?» «А, черт, – злобно вырвалось у него. – Но ведь без приказа нельзя отходить, пойми». «Понимаю, но приказа отдавать как будто некому, про нас забыли. Володя, смотри», – показал я. Все поле позади нас было усеяно бегущими и идущими людьми. Драпал штаб, драпало все начальство, драпали три взвода нашей роты. Одним словом, драпали все, кто мог. Владимир поглядел на меня, взглядом спрашивая совета. «Командуй, Володя», – просто сказал я. «Взвод, за мной», – завопил он, и тотчас же по кустам защелкали пули. Мы кинулись врассыпную. Пробирались через цепкий кустарник, падали и вновь стремительно мчались вперед (вернее, назад). Наконец выскочили на поле, ввалились в реку и мокрые по пояс побежали дальше. Передние постепенно пошли шагом, перешли на шаг и мы.

У меня после этого сумасшедшего галопа бешено колотилось сердце. Бежали в основном в двух направлениях. На Беслан и значительно левее – на темнеющий лес. Мы пошли левее. Только тут я заметил, что со мной нет ни Юрки, ни Володьки, и вообще не было половины взвода. «Где же он? Где Юрка? Неужели отстали?» – лихорадочно думал я. Мысли мои оборвал противный свист мины. Сзади нас рванула мина. Немцы вытащили на бугор миномет и садили минами, стараясь отрезать нас от леса. Но лес был единственным нашим спасением. Кругом стоял грохот взрывов, взлетала фонтанами земля, визжали осколки. Но мы бежали, перепрыгивая через трупы и воронки, шарахаясь от взрывов, стремясь скорее укрыться в лесу. Видя, что все-таки мы уходим, немцы прекратили минометный обстрел, и вместо него появилась авиация. Громадные «юнкерсы» с ревом бодали землю. Отбомбившись, они пикировали и резали бегущих из пулеметов. Захлестнутые темным ужасом люди уже не принимали никаких мер предосторожности.

Около разрушенного сарая посреди поля картинно стоял начальник политотдела бригады. Он направлял бегущих в лес. Непослушных он просто пристреливал из автомата. В лесу мы наконец остановились. Я не держался на ногах. «Юнкерсы», прекратив преследовать одиночек, ушли на Беслан и начали бомбить его с двух сторон. Постепенно в лесу набралось около 80 человек. Из штабных был только начальник политотдела. Он долго перекорялся с командиром нашей роты относительно того, кто первый удрал. Я глядел на них и думал, что это теперь уже не так важно. Прекратив спорить на эту тему, они принялись спорить на другую: что делать дальше. Наконец нач[альник] политотдела решительно приказал: «Все остаются здесь и занимают оборону. Ничего, что винтовок не хватает, зато есть гранаты». Я дико посмотрел на него, но он говорил совершенно серьезно. С минуту длилось молчание, затем хрипло заговорил наш комиссар: «Это значит сознательно остаться в окружении. Ведь у нас 50 винтовок не наберется». «Я уже сказал, что есть гранаты. Кроме того, я и санбриг сейчас поедем отыскивать штаб, и как только найдем, сразу сообщим вам дальнейшие приказания». «Удираешь, сволочь», – сказал кто-то вполголоса. Начальник сделал вид, что не расслышал. Взгляд его остановился на мне. «Вы идите со мной связным», – приказал он. Мне это не особенно понравилось, но я молча поднялся с земли, закинул на шею автомат и пошел следом за ними.

Пока мы шли по шоссе, пришлось переходить вброд около пяти речек. Наконец показалось шоссе и далеко впереди приближавшаяся колонна автомашин. «Остановить колонну, – приказал мне начполит. – Не будут слушать, стреляй по шинам». Я кинулся вперед, крича передней, чтоб остановились. Шофер нерешительно смотрел на меня, не зная, что делать. Для пущей убедительности я сорвал с шеи автомат. Колонна встала. Машины оказались 10-го стрелкового корпуса, который тоже драпал вместе с нами, но у них нашлась рация нашей бригады. Старшина, начальник рации, был мне знаком. Я коротко объяснил ему обстановку. Он уступил место в кабине начполиту. Сам перебрался в кузов, туда же взгромоздился и я.

В кузове, кроме нас, сидел экипаж рации, какая-то женщина, между прочим, «полевая жена» полковника. Машины 10-го корпуса, не задерживаясь, пошли на Орджоникидзе. Мы тоже хотим ехать за ними, но начальнику почему-то пришла блажь свернуть с шоссе в сторону. Была уже ночь. Машина вихляла на скверной дороге. Осколком авиабомбы у нее было повреждено управление. В довершение всего мы заметили, что прямо перед нами начали взлетать осветительные ракеты и послышалась разрозненная винтовочная перестрелка. Машина остановилась. Начполит, кажется, понял, что едет к черту в зубы. Минут двадцать он совещался с санбригом. В это время послышался резкий сигнал, навстречу вспыхнули фонари, и рядом с нами остановилась встречная машина. С нее что-то спросили, завязался разговор, в результате которого начполит и санбриг пересели на нее, приказав нашей машине следовать за ними. Про меня они забыли. «Я лоб расшиб за вами следовать, – проворчал начальник рации. – Черта с два». Дав первой машине отъехать, мы развернулись на шоссе.

Ну, теперь в Орджоникидзе. Ночью проехали город. Вид улиц зловещ и неприятен. Все переулки были перегорожены бетонными баррикадами. Везде торчали врытые в землю в несколько рядов рельсы. В подвале каждого углового дома был сделан ДОТ [K] и торчало орудие. Выехав за город, заночевали в ингушском селе Шалхи . Остановились около солидного каменного дома за высокими каменными воротами. Деликатно постучали в калитку. Никто не выходил. Тогда злобно забарабанили в ворота прикладами. Один из радистов уже залез на ворота, собираясь повоевать с собаками. Послышался злой голос, окликнувший псов, затем калитка чуть-чуть приоткрылась и показалось сморщенное лицо старого ингуша. Я красноречиво сунул ему в нос ствол автомата. Старик открыл ворота. Загнали машину во двор, сами зашли в хату.

Большой на вид дом делился на две половины. В одной жил старик-хозяин, в другой – эвакуированная пожилая женщина-гречанка с двумя дочерьми. Младшая из них девушка лет 18-ти была бесподобно красива. Я много пошлялся по России, но такой тонкой, чарующей красоты не видел никогда. Завернувшись в верные шинели и сунув под руки оружие, мы сразу заснули, предусмотрительно выставив к дверям часового. В ингушских и чеченских хатах не рекомендуется спать без охраны, иначе «патриотичные и благодарные» горцы вырежут всех ночующих.

На другое утро оказалось, что в Шалхи собралась вся бригада. То есть виноват, не бригада, а с десяток автомашин штабных и обозных. Здесь же оказался комиссар бригады. Командира бригады не было. Пропал также и начальник штаба. В Шалхи решили остаться на сутки, чтобы подождать отставших. Но говорят, что человек предполагает, а [L] … Так получилось и тут. В 7 часов вечера по кривой улице промчались трое замученных всадников. Они соскочили с седел около дома, в котором разместился комиссар бригады. Кавалеристы были залеплены пылью и грязью до самых глаз. Мыльные лошади тяжело ходили боками. Через 5 минут новость уже облетела всех: немцы, смяв оборону Беслана, Ардона и Кадгарона , с трех сторон подходили к Орджоникидзе. Чтобы не быть отрезанными от единственной свободной дороги, нужно было немедленно драпать.

Комиссар это прекрасно сообразил. В 8.00 машины уже вытягивались на дорогу. Я, рассчитав, что еще успею, забежал на квартиру, где мы ночевали. Когда я вернулся, колонна уже ушла. Положение создалось «табак». У меня не было компаса. Я не знал направление, по которому пошла колонна. В довершение всего патронов осталось только полдиска.

Пока я стоял и размышлял, что делать дальше, ко мне подошли два бойца. Они тоже остались. Решили идти вперед, пока не встретим заградпост. Там можно будет узнать, куда ушла колонна. Пошли. Никаких заградпостов на дороге не было. Очевидно, удрапали в первую очередь. Мы прошли уже довольно много. Я остановился. «Куда же мы все-таки идем?» – думал я. Я знал, что нахожусь где-то около Орджоникидзе, но с какой стороны, совершенно себе не представлял. Вдруг справа по полю послышался далекий ход танков и беглый орудийный огонь. Мы нырнули в придорожную канаву. Я думал, что танки выходят на шоссе. Но шум затих, стрельба прекратилась. Выбравшись из канавы, я инстинктивно схватился за автомат. На дороге чернели три фигуры. «Кто идет?» – окликнул я негромко. «Свои», – послышался такой же ответ. Я подошел. Оказалось, что это ст. л-т, командир артдивизиона и с ним два бойца. Он тоже не знал обстановки. Где-то у него была машина, но где, он не знал. Пока мы с ним разговаривали, снова послышался грохот танков, на этот раз приближающийся к нам. Очевидно, танки шли по дороге. Мы залегли в канаву. Ст. л-т зашептал мне в ухо: «Знаешь что? Надо кому-то пожертвовать собой и выйти на дорогу, узнать, чьи танки. Если наши, то вывезут нас к своим». «Ну а если немецкие?» «Ну, тогда кто-то погибнет». «Пойдете?» – спросил я бойцов. Те молчали. «Я сам пойду», – сказал вдруг ст. л-т, поднимаясь из канавы. Я встал вслед за ним. Вдвоем мы вышли на дорогу. Танки приближались. Передний тяжелый танк остановился около нас. Сквозь черноту ночи я ясно разглядел на его башне белый крест. Я почувствовал, как пилотка поднимается на моих волосах. Автомат опустился к земле. Машинально я взглянул на ст. л-та. Вместо лица у него была белая маска. Люк башни с треском откинулся, показалась темная фигура, блеснул маузер и голос по-русски спросил: «Кто стоит?» Я облегченно вздохнул. Оказалось, что танк был трофейным, захваченным нашими танкистами. Мы забрались на задний кожух мотора и поехали.

Танкисты вывезли нас на нужную дорогу. Они же сказали нам, что к Орджоникидзе спешно подходит 10-й гвардейский полк, на который возлагаются большие надежды. Надежды эти оправдались. Чрез полчаса мы нашли машину командира артдивизиона. Я завалился в кузов и крепко заснул.

Новенький «джип», рыча могучим мотором, легко лез в гору. Я стоял на правом крыле машины, вцепившись пальцами в окно кабинки, недоверчиво поглядывая на большой аул Цухарки [M] . Видно, что люди жили здесь в свое удовольствие. Ст. л-т, сидевший рядом с шофером, злобно буркнул: «Живут, сволочи, и войны не чуют». Машина проскочила аул и вылетела на вершину горы. Дальше дорога шла под гору через лес. Впереди на дороге стояло несколько автомашин, человек пять военных с винтовками и автоматами, напряженно глядя вниз. Шофер рванул тормоз. «Джип» визгнул тормозами и встал. Мне вдруг стало не по себе. Соскочив с крыла, я подошел к стоявшим. Ст. л-т и воентехник подошли вслед за мной. Высокий сутулый капитан, не дожидаясь наших расспросов, нервно заговорил: «Стреляют внизу из автоматов, а кто стреляет, черт его знает». «По кому стреляют?» – спросил я. «По машинам и людям, – заговорил молодой л-т с наганом в руке. – Поворот у них пристрелян. Шесть человек уже сбрили». «Ах, ерунда», – бросил ст. л-т. «Подумаешь, бандитов испугались. Трогай, шофер!» – крикнул он. Капитан неодобрительно покачал головой. Шофер повел машину тихим ходом. Бойцы, держа наготове винтовки, шли с боков. Я шел с правого крыла, зорко поглядывая в сторону. Вдруг машина остановилась. На дороге лежал убитый, подвернув под себя голову и зажав винтовку между коленями. Но я не успел как следует рассмотреть труп. Справа и слева хлестнули автоматы. Я свалился в придорожную канаву. Над головой тоскливо ныли пули. Выпустив очередь наугад в лес, я стал вместе с машиной пятиться назад. Еще раз ударили из леса автоматы. Мы ответили. В это время шофер развернул машину, и я едва успел вскочить на крыло.

В Цухарках уже скопилось много машин. Слухи о бандитах дошли сюда раньше нас. Состояние у меня было скверное, напряженное после разгрома бригады. Нервы еще не успели успокоиться. И вот, пожалуйста, далеко от фронта как снег на голову свалилось сто проклятий. Опять убитые, опять надо стрелять и прятать голову под свист бандитской пули. Бешеная злоба на ингушей постепенно заполняла меня. А у машин между тем шло совещание, говорили всего много, но дельного ничего не сказали. Только один гвардеец высказал умную мысль: «Посадить на машину по пятку ингушей, по своим они стрелять не будут». Но гвардейца не поддержали. Подошли две машины, ушедшие другой дорогой. Кузов одной был весь усеян дырками. Из кабины выскочил сутулый капитан, тот, который первый сказал нам о бандитах, и коротко заявил: «Обстреляли из пулеметов». Положение становилось серьезное. Нас, очевидно, решили запереть в ауле, а ночью просто перерезать. Надо было прорываться. Вдруг, стуча и громыхая, вылетел разбитый ГАЗ с прицепленной пушкой. Чей-то веселый голос с ГАЗа прокричал: «Сейчас угостим осколочными!» Отчаянно грохоча, ГАЗ скрылся внизу. Минут через десять грохнул первый выстрел и посыпалось. Дав десять выстрелов, пушка прогромыхала обратно. Передняя машина, взвыв мотором, тронулась с места. Вся колонна пришла в движение. Наш «джип» шел третьим. До поворота дошли благополучно. Головной «форд» выскочил за поворот, и тотчас же прямо в лоб застучал пулемет. Люди бегом кинулись мимо нас обратно. Под ругань шоферов, крики, беспорядочные выстрелы машины разворачивались и, разбрызгивая грязь, помчались назад.

В ауле кучками собирались ингуши и насмешливо поглядывали на нас. После долгого обсуждения решили начать правильное наступление. С минуты на минуту должна была подойти наша пехота. Вместо пехоты подошла счетверенная зенитная установка на автомашине. Ей обрадовались как родной матери. Узнав, в чем дело, командир расчета быстро распорядился. Он поехал первым, остальные машины пошли за ними. Люди держались по бокам. Зенитка спустилась в лес и открыла ураганный огонь из всех четырех стволов. Наводчик с трудом удерживал ручки, водил пулемет справа налево. Подошли к повороту, и снова застрочил пулемет. Наводчик зенитки махнул руками и свалился на дно машины. Командир расчета сам вцепился в ручки, сыпанув длинной очередью. Пулемет противника замолк. Осторожно спустились в овраг, затем полезли в гору. Стрельбы больше не было. Лес кончился, снова начался спуск. По дороге валялись убитые. Внизу показался аул Алхасты . Оттуда поднимался нам навстречу оперативный полк НКВД с заданием прочесать лес. Оказалось, нас обстреливала чечено-ингушская банда количеством до 700 человек, прекрасно вооруженная русским и немецким оружием. В Алхасты мы не задержались, а проехали на 10 км дальше в казачью станицу Нестеровку . Там отыскали какой-то дом и, наевшись хозяйского борща, завалились спать на настоящих кроватях.

Какое это было наслаждение. Я давно уже не спал по-человечески, раздевшись, не держа под рукой оружие. Утром оказалось, что вся наша колонна остановилась в Алхасты и мы зря проехали в Нестеровку. Пришлось ехать обратно. В Алхасты я нашел кое-кого своих. От них узнал, что те, кого начальник в день бегства посадил в оборону, так и не вернулись. Не было также ни Володьки, ни Юрки. Начальник штаба и комбриг тоже пока не находились. В Алхасты решили ждать неделю. Всех оставшихся бойцов свели в одну сводную роту. Командиром роты был назначен л-т Муртазов Мустафа. Старшиной роты попал я.

Муртазов оказался замечательным парнем. Мы жили с ним на одной квартире у ингуша, запирая на ночь двери в хозяйскую половину и кладя под бок наганы. Мне удалось несколько раз крепко обдурить склад. Поэтому продуктами мы были обеспечены с Мустафой в обильном количестве. Прошла неделя, больше никто не подходил. Тогда пришел приказ из штаба армии: оставшихся людей передать в 3-ю бригаду 10-го стрелкового корпуса, а штабу выехать на формировку. После «великого драпа» прошло 8 дней. Штаб сдавал людей в 10-й корпус. Люди были неприятным напоминанием бесславного похода и конца 59-й особой курсантской бригады. Кончилась 59-я. Л-т Муртазов тоже получил назначение в штаб 10-го корпуса и ушел устроить с собой и меня.

Накануне нашего отъезда (штаб корпуса стоял в Випцовке) сводная рота уходила на новые квартиры в новую часть. Я стоял в стороне, наблюдая этих доблестных воинов. Все они были сплошь елдаши, жалкие, продрогшие. Рядом со мной кто-то презрительно плюнул. Я обернулся. Мустафа смотрел на елдашей с насмешкой и злобой. «Эти герои ложатся от свиста первой пули и больше не встают, хотя бы немцы обрушили на них небеса». Он снова плюнул. Я знал это. Я помнил, как под Урухом после атаки застрелил в упор из нагана одного елдаша за то, что он выставлял из окопа левую руку (по окопу бил снайпер). Эта ночь была последней, что ночевали у нашего ингуша.

С рассветом началась для меня другая жизнь и закружилась, завертелась как чертово колесо. Прибыли в Слепцовскую . И тут после долгих поисков я случайно попал на такую квартиру, о которой буду вспоминать даже дома (если, конечно, туда попаду). Старуха-хозяйка приняла меня как сына. Не знала, куда посадить, чем накормить. Спать положила на свою постель, сама перебралась на печку. Утром выстирала мне носки, портянки, белье, починила порванное белье и обмундирование. Впоследствии я заезжал к Агафье Камановне как домой. Несколько дней я жил, ничего не делая. Затем получил назначение, которое меня очень удивило: я был назначен старшиной АХО [N] штаба корпуса. Это ответственная должность, и я не понимал, как мне, неизвестному человеку, доверили этот пост. Оказалось, что благодаря Мустафе. Сам он получил назначение коменданта штаба корпуса. Он же меня познакомил с одним замечательным парнем – лейтенантом Сашей Федоровым.

Лучшего друга, чем он, у меня в армии не было. Несмотря на лейтенантский чин и должность адъютанта командира корпуса, Сашка не стеснялся ходить со мной по колхозам за картошкой, гонять овец на жратву нашему начальству и многое другое, что входит в круг старшинских обязанностей. Работа старшиной АХО оказалась хлопотливой и ответственной. Я постоянно был в командировках, разъезжая по армейским складам. Начальник АХО армянин Кирокосян скоро стал хрустеть у меня как песок пустыни. Из Слепцовки неожиданно перебросили в Кобань – дикую осетинскую дыру. Кстати, не совсем уж дикую – там была электростанция (строили ее в свое время немецкие инженеры). В Кобань ехали через перевал. Начальство оказалось очень мудрым и не решилось ехать через Гизель, не зная, что наши там уже три дня. Через перевал ехали трое суток, вернее, не ехали, а тащили на себе машины. Вязкая грязь засасывала машины до осей. Сверху шел мелкий снег. Пришлось разгрузить три мои машины с продуктами, но и это не помогло. Целый день над перевалом стояла дикая ругань. В довершение всех бед на двух машинах сломались моторы и пришлось их бросить. Наконец под матерщину и дикие проклятья шоферов мокрые, голодные и злые, мы вытащили машины с перевала. В Кобань въехали вечером и в тот же час ринулись в поиски квартир. Для АХО была отведена казенная столовая, и для меня Муртазов уже приготовил приличную квартиру (он как комендант исполнял обязанности квартирьера и прибыл в Кобань раньше нас). В Кобани, собственно, я жил мало. Два раза в неделю я уезжал километров за 80 или 100 на армейские склады. Поездка отнимала два или три дня.

Возвращался я с машиной, битком набитой офицерскими продуктами, и в свободные дни жил, как говорится, на широкую ногу. Обычно Мустафа вечером присылал ко мне ординарца с запиской приготовить закуску. Я немедленно выставлял на стол все, что у меня было на складе. Затем являлся Мустафа с Сашкой и разгружали из-под шинелей целую батарею бутылок. Мустафа отличался удивительной способностью доставать спирт в самых глухих местах. Иногда мы приглашали моего начальника, и тогда попойка принимала еще более широкие размеры. Помню однажды, когда Мустафа был уже вдребезги пьян и старался найти кровать, а Саша не мог подняться со стула, в дверь коротко постучали. Хозяйка открыла. На пороге застыла фигура дежурного связного. «Адъютант комкорпуса здесь?» – спросил он. Сашка пробурчал что-то невнятное. «Здесь», – ответил я. «Кто спрашивает?» «Его вызывает полковник Иванько». Связной щелкнул каблуками и ушел. Полковник Иванько был командиром корпуса, к тому же он обладал характером киевской ведьмы.

Дело принимало скверный оборот. Прислонив Сашку к двери, я натянул на него шинель, затянул ремнями и огляделся кругом, желая позвать на помощь Мустафу. Мустафа лежал головой под кроватью и рычал оттуда что-то неудобопонимаемое. Тогда я поволок Сашку один. У меня у самого в голове шумело, а пока добрались до квартиры комкора, прошло довольно много времени. Наконец мы очутились перед дверью его кабинета. Я толкнул в дверь Сашку, сам остался в коридоре. Минут через пять из кабинета послышался громовой голос: «Дежурного ко мне!» Рядом со мной распахнулась дверь, и из нее вылетел с угорелым видом дежурный старший сержант. Он немедленно попал в мои объятья. «Погоди, друг, это он меня вызывает». И оттолкнув ничего не понимающего дежурного, я ворвался в кабинет комкора. «Дежурный по штабу вас слушает», – рявкнул я. «Арестовать этого мерзавца!» – еще громче меня заорал комкор, показывая на своего пьяного адъютанта. «Есть арестовать. Товарищ л-т, сдайте ваше оружие». Я быстро выдернул у Сашки наган. Он таращился на меня как на покойника, силясь что-нибудь сообразить. Но я повернул его за плечи и вытолкнул из кабинета. Очутившись в коридоре, я поволок его обратно. Добравшись до квартиры, я посадил его за стол и сказал: «Сиди и помни, что ты арестован».

Так проходило время в Кобани. Иногда вместе со мной ездил за продуктами и начальник. Такие совместные поездки мне не нравились. У нас были разные методы работы. Приезжая на склад, он перся обычно к самому главному начальнику и гордо заявлял: «Я начальник АХО штаба 10-го корпуса». Какой-нибудь важный интендант смотрел на него точно бык на взбешенную корову, потом равнодушно спрашивал: «Что вам надо?». То, что Кирокосян был начальником АХО, не производило никакого впечатлении. Тогда поднимался спор на всю контору. Видя, что дело затягивается, я начинал с самых маленьких чинов. Узнавал у кладовщика, какие продукты есть на складе, затем шел к писарям, потом все выше и выше и наконец добирался до самого главного как раз в тот момент, когда он с пеной у рта доказывал моему Кирокосяну, что печенья у них на складе нет. Внезапно остановленный мной на середине страстной речи, он глядел на меня изумленно, затем, не глядя, подписывал чек на печенье и снова пускался доказывать, что печенья нет. Я снова отправлялся на склад, грузил машину, затем выталкивал своего начальника и вежливо докладывал ему, что продукты получены и можно ехать. Всему на свете бывает конец. Однажды во время поездки я заболел катаральной желтухой. Приехав в Кобань больным, я узнал, что существование корпуса (в котором были только штаб да комендантская рота) признано бесполезным и корпус расформировывается. Людей передавали в ИСК [O] . Тогда я отправился в санбатальон и оттуда попал в госпиталь в Орджоникидзе.

Два дня валялся в Орджоникидзе. На душе было скверно. Впереди предстояла отправка в армейский тыл, части у меня не было, товарищей потерял и остался один как гвоздь. При выходе из госпиталя меня ожидала отправка с маршевой ротой на фронт. Перспектива бледная. Впрочем, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. 7 декабря 42 г. ночью нас погрузили в автомашины, привезли на вокзал и сунули в товарные вагоны. Я залез в комсоставский вагон. Он отличался от остальных белыми простынями на нарах и столом под белой скатертью. Поезд назывался санитарной летучкой. Народу набралось человек двадцать. Два капитана, лейтенанты и два моряка в чине старшин. Один из них был тяжело контужен и ничего не слышал. На летучке приехали в Махачкалу.

В этом городе несколько месяцев назад я впервые вступил на кавказскую землю. Нас выгрузили в 18 км от города. В городке «Двигательстрой» госпиталь, в который я попал, назывался для легкораненых и выздоравливающих. Тут процветало неограниченное самообслуживание. Даже дрова для кухни кололи больные. Мы как комсостав избежали этой участи.

На другой день нас троих – ст. л-та, капитана и меня отправили в Баку. Баку считался уже фронтовым тылом. Я рассчитывал попасть в Ташкент, но это не вышло. На этот раз ехали в классных вагонах, но зато вместе с рядовыми. О рядовых я как-нибудь напишу после. До Баку ехали сутки. В Баку нас поразила абсолютная темнота (прибыли ночью). Город тщательно маскировался. На фронте мы уже отвыкли от этого. С вокзала в громыхающем автобусе нас привезли в сортировочный госпиталь. Тут нас разделили, потом тщательно обыскали. Даже капитан не избежал общей участи. У меня в сумке нашли пачку наганных патронов. Здесь же мне пришлось проститься с кинжалом. Одним словом, дело было поставлено здорово. В распределителе мы пролежали сутки. Затем опять ночью погрузили в автобус и повезли за 13 км от города в местечко Сабунчи.

Госпиталь оказался довольно хорошим. Поместили нас в уютную комсоставскую палату. «Старички» сразу же рассказали нам все госпитальные новости и обычаи. Незаметно побежало время. Желтуха моя проходила.

Рядом с госпиталем был винный магазин. Каждый вечер рекою лилось шампанское, звенела музыка в клубе, в палате грустил и плакал баян. По вечерам мне становилось невыносимо тяжело. Так прошло две недели. Госпитальная опека кончилась довольно неожиданно. В один прекрасный день я оказался в Баку в пересыльном пункте. Мне туда не особенно хотелось попасть, но старый ишак – начальник госпиталя, несмотря на все мои убеждения, уперся, и мне пришлось ехать на пересылку. Пересыльный пункт в Баку оказался на редкость культурным учреждением. Там было специальное помещение для сна с койками, простынями и одеялами. Была столовая, в которой подавали ультратыловые обеды, и наконец был клуб, в котором стоял почтенный бильярд на трех ножках и висела какая-то футуристическая картина. Здесь мне пришла в голову гениальная мысль, которую я впоследствии проклял.

Я решил тряхнуть стариной и объявил себя летчиком связи. «Чем черт не шутит. Может быть, и выйдет». Плешивый интендант посмотрел на меня довольно подозрительно, но я небрежно бросил ему на стол свои летные документы, и он, кивнув головой, выписал мне литер в Тбилиси, в отдел кадров ВВС Закавказского фронта. Кстати, вместе со мной ехал один летчик-истребитель, тоже старшина. Летчик он был довольно подозрительный, но мне до его прошлого не было никаких дел. Я был доволен тем, что он знал Тбилиси как свой карман и привел меня прямо в отдел кадров. Тут важный воздушный капитан просмотрел мои документы и холодным тоном заявил: «У вас перерыв в летной работе больше шести месяцев. Согласно последнему приказу наркома, вы уже не летчик». Я мысленно помянул добрым словом приказ наркома и начал подъезжать с другого конца. После моей медовой речи капитан постукал по столу карандашом и вдруг просветлел. «Хотите переучивание?» – предложил он мне. «На какую машину?» – задал я вопрос. «На американскую ”Кобру“» , – последовал ответ. Я вспомнил узкую машину, несущуюся на посадку с ураганной скоростью, лицо летчика с закушенной губой и наконец глухой удар и вихрь обломков. Опомнившись, я взглянул на капитана, он на меня, и мы поняли друг друга. Через два часа, зайдя в комендатуру и получив хлеб, я уже был на Тбилисском пересыльном пункте.

И тут я впервые услышал тогда еще ничего не говорившее слово «Овчалы». Про военлагерь Овчалы рассказывали жуткие вещи. Я внутренне содрогался при мысли туда попасть. На другой день в 6 часов утра нас выстроили на дворе пункта и сказали: «Едете в Овчалы». Полчаса езды поездом, и мы шлепаем по грязному полю к видневшимся впереди землянкам. Прошли деревянные ворота с угрюмым часовым у столба и сразу же попали в распредку.

С этого момента начался кошмар. Нас загнали в вонючую липкую землянку. Начальник пункта – типичный старый офицер проверил нас по списку и сказал: «Ждите. Может быть, вас сегодня разберут по батальонам». «А как насчет кушать?» – послышалось из угла. «На распредпункте не кормят», – последовал короткий ответ. На наше счастье, через два часа нас увели в распредроту. Отвел нас старший сержант, своим видом почему-то напомнивший мне комендатуру Орджоникидзе. Я глядел на ст. сержанта, стараясь понять, почему он напоминает мне комендатуру, и вдруг понял. «Тыловик», – решил я. Такие же лощеные фигуры были и в Орджоникидзе. Потом я узнал, что некоторые околачивались здесь по полтора года. Из разпредроты нас забрали в батальон. Ст. л-т азербайджанец, юркий, маленький, как жук, обратился к нам с речью. Он долго болтал что-то, а люди мерзли, переминаясь с ноги на ногу. И наконец кто-то не выдержал: «Кушать дайте, сутки не ели». Ст. л-т опешил, затем заторопился, куда-то убежал, снова появился, пообещал обед и снова убежал. Уже совсем стемнело, когда нас наконец разбили по взводам. Я был назначен начальником резерва младших командиров (их набралось 37 человек). По дикой грязи шлепали мы в столовую. Я ожидал увидеть какой-нибудь крытый сарай, но ничего подобного не было. Просто в размешенную сотнями ног грязь были вбиты длинные столы – и все. Скамеек не было. Нам дали кукурузной каши, миску на четверых. Из столовой прямо попали в дезкамеру.

Только в полночь добрались мы в приготовленное для нас жилище. Фанерный домик напоминал внутри товарный вагон. В этом домике мы мерзли и дрогли 13 дней. Ели неободранную кукурузу, изматывались на никому не нужных занятиях. В один ненастный вечер командиры, сперев где-то дров, наслаждались раскаленной чугунной печкой. У всех на языках был больной вопрос. Из второго батальона уходила на фронт маршевая рота, а мы в нее не попадали. Во время разговоров хлопнула дверь, и в домик вошел командир роты. Когда он отдышался от дикого ветра, то начал примерно такую речь: «Товарищи командиры…» Товарищи командиры, сидевшие вокруг печки в самых разнообразных позах, как египетские жрецы, повернули к нему свои головы. «Хотите в маршевую роту? – вдруг предложил комроты. – Но только в качестве бойцов», – предупредил он. Молчание длилось недолго. «Командирские документы сохраняются?» – задал кто-то вопрос. «Сумеете, сохраните», – последовал точный ответ. «К черту Овчалы, едем», – рявкнуло несколько глоток. Командир роты ушел. Вопрос о поездке бойцами почти не обсуждался. Все мы были фронтовики и знали, что на фронте каждый свое возьмет.

Постепенно разговор перешел на Джафарова. Этот интересный случай произошел во время моего дежурства. И еще один интересный случай был в этот же день, но об этом после. Старшина Джафаров прибыл в один день со мною. Черный как жук, хорошо говоривший по-русски, он спал рядом со мной. Чувствовалось, что он прошел огонь, воду и медные трубы, и чертовы зубы.

И вот 7 января Джафаров исчез из лагеря. Командование отнеслось к этому по-разному, но характерно было то, что никто не возмущался. Обсуждали с интересом, но без злобы. В этот же день уехал по увольнительной в Тбилиси ст. сержант Крушинов. Уехал и не приехал. Кстати, дезертирство в Овчалах имело широкие размеры. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не дезертировал. Два раза устроили показательный расстрел, а потом расстреливали втихую. К дезертирству вынуждали кошмарные условия жизни в Овчалах. Обычно дезертировали на другой же день. Но Джафаров и Крушинов были не простые безответные елдаши. У них, бесспорно, были документы, дающие право на официальный проезд.

7 -го числа утром по подъему я стал поднимать роту. Это было сложное и тяжелое занятие. Елдаши не признавали никаких подъемов. Их надо было стаскивать с нар насильно, причем на тарабарском наречии. Сыпались бесконечные жалобы, что «я совсем больной». Мне помогал л-т Новиков. Вытряхнув всех из последнего домика, я заметил в темном углу на нарах чьи-то ноги и показал на них Новикову. Тот плащадно обругал лежащего, и когда это не помогло, сунул ногу на нары и несколько раз пнул по неподвижному телу. Тут я заметил странную неподвижность лежащего. Схватив свечу, я сунулся на нары. На меня смотрело мертвое худое лицо. Я вспомнил, что накануне старшина роты тащил этого несчастного елдаша за шиворот, уверяя, что он здоров как бык. И вот теперь этот «бык» лежал передо мной мрачным показателем заботы о человеке в Овчалах. Из домика всех вышибли. У дверей зловеще застыл младший командир с винтовкой. Получалось впечатление, что он сторожит смерть. В эту же ночь в соседней роте умерли еще два человека. После меня несколько раз таскали в особый отдел.

9 -го числа нас наконец пропустили через баню и одели. Так одевают на бал-маскарад, а не на фронт. Вот, например, мои цвета: желтые ботинки, голубые обмотки, желтые ватные брюки, синяя ватная куртка и зелено-желтая шапка. Словом, такого пятнистого бойца можно было увидеть за три км. Правда, на другой день нам дали шинели, и мы прикрыли весь этот желто-зеленый, голубо-синий срам. 11-го был смотр маршевых рот. Утром задолго до смотра роту выстроили на плацу. «Кто может брать винтовки ”на руку?“» – спросил комбат. Рота ответила показательным молчанием. Тогда последовала короткая команда: «Взвод младших командиров, вперед!» Мы вышли. «Офицерский взвод, одетый бойцами», – подумал я. Нам дали винтовки и начали дрессировать по команде «На ру-ку!». Через час нас привели на бригадный плац на смотр.

Одна за другой проходили новенькие роты перед генерал-майором. Наш взвод шел последним. Ровно чеканя шаг, смотря на спину идущего впереди командира, я вспомнил училище. Не доходя 20 шагов, комроты поднял руку и резко опустил. Раз – шаг, лязгнули винтовки, опущенные до бедра. Два – шаг, резкий щелчок от легших в ладони винтовок. Взвод пошел напряженным четким шагом. Около своего правого уха я ощутил холодный пляшущий штык идущего сзади и нервно следил, чтобы не проткнуть горло впереди идущего своим собственным штыком. Наконец роты прошли и, развернувшись фронтом, застыли на месте. Генерал-майор пошел по нашим рядам. Подойдя к нашему взводу, генерал приятно удивился: «Да здесь все молодежь, орлы. Бойцы или командиры?» Взвод молчал. Командир бригады поспешно зашептал что-то на ухо генерал-майору, и тот закивал головой. Я стою и смотрю на этих «орлов». На них топорщатся новенькие необмятые шинели, и вид действительно бравый. Но в глазах бесконечная усталость, а если задать пару вопросов, то выяснится, что все они по третьему и больше разу едут на фронт. Все вдрызг переранены, и каждого разъедает какая-нибудь незаметная, но мучительная болезнь. У меня самого сводит руки ревматизм, левая нога постоянно болит – воспаление седалищного нерва, а грудь разрывает дикий кашель. Все, смотр кончился. Завтра мы уезжаем. Что-то будет впереди?

Говорят, что мы едем под Нальчик. Мне там смертельно надоело. Неужели никогда не выберусь я с Кавказа? Ворота с угрюмым часовым остались позади. День сразу же показался праздничным. Впрочем, несмотря на это, с первых же шагов начался обыкновенный русский армейский хаос. Прежде всего, вовремя не подали эшелон. Затем оказалось, что мудрые, как змеи, овчаловские интенданты надули нас с продуктами, написав в продаттестате роты такие дикие вещи, которые армейские склады не видели с начала войны. В общем, к вечеру загрузили громадный товарный вагон-пульман продуктами и погрузились в него сами (конечно, не рота, а я и комроты погрузились). Роты тоже развели по вагонам. Я ехал старшиной 4-й маршевой роты. В пульмане каждая рота арендовала себе по углу. В вагоне ехали четыре комроты, четыре помкомроты, четыре старшины и четыре помстаршины. На следующей же станции началась вакханалия. Офицеры залпами глушили паршивый коньяк, закусывали хлебом, сахаром, комбижиром, консервами, колбасой, сухарями. Словом, всем, что можно было жевать немедленно без всякого приготовления. Они возмещали за тяжелую овчальскую жизнь. Три сальные свечи освещали дикую картину. В мрачных полутенях вырисовывались мешки, ящики, бочки, бутылки и кружки. На опрокинутом бочонке расстегнутые воротники офицеров. Скинутые с плеч портупеи, горячие красные лица. Взрывы дикого хохота вперемешку с руганью и сальными анекдотами трясли стены пульмана. Между прочим, с нами ехала одна медсестра. Она забралась на самый верх груды мешков и, несмотря на все усилия, ее не смогли стащить оттуда. Потом офицеры забыли про нее. Вино сделало свое дело, и беспощадный мат хлестал даже мои привычные уши.

Ночью прибыли в Поти. Прощай Каспий, я на Черном море. Надежды на возвращение в Россию нет никакой. Едем в Туапсе. Там разыгралось самое интересное. В Поти оказалось до черта вина. Бойцы решили немедленно этим воспользоваться. Несмотря на все старания взводных, доблестная наша армия к 12.00 была поголовно пьяна. Чтобы добыть денег, бойцы продавали обмундирование. Вся эта пьяная ватага вломилась к нам в вагон с требованием хлеба и концентратов. Пришлось дать. К 2.00 нализались и взводные и пришли с тем же требованием. Вечером весь наш вагон снова напился до изумления. Офицеры пропивали свою жизнь, пользуясь последними днями. Впереди были фронт и смерть. Терять было нечего.

В Поти мы должны были перегрузиться на пароход. Его пока еще нет. Город переполнен моряками. Как резко отличаются их черные бравые фигуры от обдрипанных серых пехотинцев. При встрече пехота почтительно расступается, а моряки глядят на нее с презрением и насмешливо.

На другой день грузились на теплоход. Грузили сразу несколько эшелонов. К тому же ночью, поэтому нечего и говорить, что творилось. То же, что в свое время было в Астрахани. Свалив продукты прямо у баржи, я и комроты кинулись искать наших людей. Это было сложное дело. Народу было столько, что даже стоять было трудно, а в двух палубных трюмах люди оправлялись под себя, вернее под товарища. Меня передернуло, когда я взглянул на этот дикий ужас. Ночевали кое-как под дождем и ветром, поднявшимся с выходом в море. Я три раза засыпал и просыпался от холода. Проснувшись в четвертый раз, я услышал голос помкомроты, предлагавший кому-то с густым басом с отборным матом отойти от мешков. Я насторожил уши. Нечего сказать, образец дисциплины. Нерешительный и робкий помкомроты на этот раз решил поддержать свое офицерское достоинство: «Молчи, скотина, за борт захотел». Получилось довольно неубедительно. «Я вот сам выкину тебя к такой матери за борт вместе с твоими продуктами», – ответил простуженный бас. Я наконец решил вмешаться и прекратить этот срам. Вскочив с мешков, обрушился со страшной речью на нечестивца, осмелившегося оскорбить среднего командира. Перечислив все кары, вплоть до трибунала, я наконец неофициально покрыл его трехэтажным матом. Потрясенный моей отповедью, боец моментально смылся.

Ночь прошла. День тоже постепенно проходил в непрерывной дележке. Люди жрали, спали, стояли в очередь за водой и в уборную. Чей-то насмешливый голос не спеша тянет: «За водой очередь, в уборную очередь, только воевать очереди нет». Его не поддержали. Снова свечерело. Я лежу на мешках, гляжу в звездное небо и думаю невеселую думку. Снова я начал испытывать страх смерти. И не смерти как смерти, а как наказание за некоторые мои грехи. Раскачивается в небе клотик мачты, глухо шумит волна. Мои думы прервал нарастающий рокот в небе. С наших сопровождающих ошалело хлестнули пулеметы и прожектора. В воздухе замелькали нити красных трассирующих пуль. Сердце мучительно сжалось. Я больше всего боялся паники. Если бы это случилось, то мы перевернули бы теплоход и без бомбежки. Еще раз пролетел фриц, но, устрашенный огнем с эсминцев, не бомбил. Все обошлось благополучно. Днем прибыли в Туапсе.

Город разбит до основания, бомбят здесь довольно аккуратно. Мирного населения мало, зато то и дело снуют моряки и портовые рабочие. Наша рота разместилась в разбитой школе. В ней не было ни окон, ни дверей, в классах штукатурка и грязь. Мы раздали все продукты и забрались впятером в пустой домик рядом со школой. В одной половине его жила хозяйка, в другой – мы. Стекол не было, но были ставни. В потолке зияла дыра, но зато была печка. Больше нам ничего не надо было. Сварив гречневой каши, мы завалились прямо на полу и заснули как мертвые на пустых мешках.

Ночью обещали поднять по тревоге и грузить на теплоход для следования в Джубгу. Пароход все где-то шел в необъятных просторах Черного моря. А мы пользуемся случайным отдыхом. Бойцам весь день не показывались, сейчас сидим около горящей печки. В комнате грязь и волны табачного дыма. Молчание нарушает л-т Новиков. «Родной Кавказ, – говорит он злобно и прибавляет непечатное, – больных поразвелось черт знает сколько, раны пооткрывались». «Поживешь под открытым небом, и ты заболеешь, – отвечает помстаршины, – эх мать-перемать, в начальство, в Кавказ и все прочее». Я лежу на пустом мешке в углу у печки и внимательно наблюдаю за офицерами. Л-т Новиков тоскливо тянет «Черный ворон».

Я давно присматриваюсь к этому хорошему парню. Ему 33 года. Видно, что война и военщина надоели ему до черта. Он мрачно и много пьет и вообще просаживает свою жизнь без сожаления и оглядок. И он не один. Таких много. «Эх, война, война, когда же она кончится», – вздыхает кто-то, и кто-то отвечает: «Когда твои кости переработаются на удобрения». Молчат офицеры, и только печальный мотив «Черного ворона» тянет душу.

Из Туапсе уехали только на 5-й день. Продукты у бойцов к тому времени кончились, они ходили голодные и злые. А принявшие нас командиры из 4-й гвардейской бригады 10-го гвардейского корпуса особенных забот о продуктах не выказывали. До Джубги плыли на тральщике. Качало немилосердно. С мостика то и дело орали, чтобы мы не ходили по палубе. Ночью прибыли в Джубгу и сразу получили продукты. Сразу же их разделили и занялись варкой. Ночь была холодная и злая. Я танцевал у костра, кашляя как крокодил. Так прошла ночь. На рассвете строили роту. Л-ты, отчаянно матерясь, собирали свои взвода. Через полчаса тронулись. Идти предстояло долго.

Мы направились в 4-ю гвардейскую бригаду, а она шла на марше километрах в 70 впереди нас по направлению к Краснодару. Вел колонну какой-то капитан, который никогда, наверное, не командовал даже взводом. Я хотя и не любил пехотный способ передвижения, но теперь был доволен. Мы выбирались с Кавказа, оставались позади проклятые горы. В этот день прошли 20 км. Остановились в селе, битком набитом войсками. Здесь стоял штаб корпуса и еще какие-то штабы. С обычной русской небрежностью были разбросаны по всему селу машины, повозки, лошади, кухни. Колонну остановили в пустом саду. Наши доблестные роты сразу же кинулись уничтожать заборы, плетни, убрали и сараи. Все это пошло для костров. Закипали котелки. Люди ложились прямо в грязь у огней. Мне не понравилось это свинство. Я и помстаршины заскочили вдвоем в какую-то хату.

Там уже стояло человек десять бойцов, но хозяйка разрешила нам поставить на плиту еще котелок. Спали на сеновале этой же хаты. Там было относительно тепло. На рассвете, потратив час на построение роты, снова пошли вперед. Впереди был перевал, а продуктов не дали. Бойцы выжидающе молчали, не решаясь затеять скандал. Но скандал разразился. Уже три дня не было продуктов. Колонна шла, растянувшись на несколько километров. Бойцы шлепали, не разбирая дороги, по колени в грязи. Злобно ругали проходящие машины, окатывавшие нас грязью. Я, правда, был относительно свеж. Сохранилось несколько пачек концентратов. Неожиданно колонну остановили, затем повернули обратно. Оказалось, что пошли не по тому пути. Раздались глухие ругательства и злобные насмешки. Пошли по направлению Горячего Ключа.

Я шел и думал: когда же прекратится эта беспросветная неразбериха. Нет, видимо Россия так и останется Россией. Ну куда ведут тысячу человек голодных и безоружных? Нас обгоняли обозы вьючных лошадей. На передовую подбрасывали питание и боеприпасы на вьюках. Машины через перевал не ходили. В одном месте натолкнулись на женский рабочий батальон. Они исправляли дорогу. Вернее, не исправляли, а перегоняли с места на место жидкую липкую грязь. Когда бойцы уже начали садиться прямо на дорогу, дошли до деревни Молдавановка. Здесь остановились на ночевку.

Наш мудрый вождь (капитан) ночевать в деревне из каких-то соображений не разрешил. Расположились в лесу, разожгли костры, вскипятили чай – и все. Неожиданно пошел дождь. Всю ночь мы намокали и сверху, и снизу. Костры заливало. Под утро я и Новиков не выдержали и пошли в деревню. Забрались в какую-то конюшню и там дождались рассвета. Когда рассвело, напились чаю, затем отправились искать пристанище. Случайно после долгих поисков забрели на колхозную ферму. Она оказалась пуста. Немедленно набили ее мокрыми, голодными бойцами. Сами устроились у сторожа фермы. Пока мы мылись, брились и чистились, дочка хозяина накрыла на стол. Покушав, завалились спать. Вечером примчался связной капитана с приказом получить продукты. Обрадовались страшно, но людей пришлось силой стаскивать с нар. С продуктами пришли уже в темноте. Пришли злые и возмущенные. Вместо нормального сухого пайка дали черт знает что. Муку и солонину. Да к тому же еще на 10 дней. Перенести все за один раз не удалось, а идти второй раз люди отказывались. После долгих уговоров я наконец обозлился и заорал диким голосом: «4-я рота, в ружье!» (винтовок у нас, правда, не было). Поднялся невообразимый переполох. Кто спешил одеваться, кто, наоборот, залезал под нары. Лейтенант Новиков выскочил на шум в одних галифе. Я сдержанно объяснил ему, что произвожу продуктовую тревогу. Всю ночь делили, варили и пекли, причем ругались беспощадно. Я постарался поскорее заснуть.

На другой день к вечеру тронулись в путь. Идти было трудно. Злополучные продукты весили внушительно. В сгустившейся темноте подошли к перевалу. С проклятьями царапались в гору и с руганью кувыркались с горы по обледенелым скользким тропинкам. На перевале в художественном беспорядке стояли орудия, брошенные тягачи, повозки, стояли целые штабеля ящиков со снарядами, патронами и продуктами. Все это безнадежно застряло на перевале. Перешли перевал и заночевали в лесу у костров. Было холодно и сыро. Капитан, пообещав расстрелять каждого, кто сунется в деревню, ушел ночевать в хату. Проводили его злыми глазами. Все думали одно и то же. Утром нашли замерзшего. Это был третий уже по счету случай. Каждую ночь замерзало по человеку. Часов в 12 пришел капитан и собрал средних командиров на совещание.

Новиков вернулся с совещания злой как бешеная собака: «Идем обратно в Дефановку. Там берем груз продуктов и снова идем обратно»,– не глядя на меня, сказал он. Горячая, как вино, злоба бросилась мне в голову. Рука невольно зашарила по ремню, ища кобуру. Когда же кончится это издевательство над людьми? Долго ли можно блуждать взад и вперед по отчаянно скверным дорогам?

Затушили костры и пошли. Взяли перевал, спустились к Молдавановке, и снова капитан не разрешил ночевать в деревне. Кажется, подвернись мне этот идиот со шпалой один на один, я застрелил бы его не моргнув глазом. Ночевали в лесу, у костров. О хате думали так же, как шестнадцатилетний юноша думает о первом поцелуе. Ночью снова замерз какой-то елдаш. Это четвертый, а сколько их еще будет. И все из-за самодурства нашего капитана. Будь прокляты такие полководцы. Днем пришли в Дефановку. И тут перед всей колонной капитан отдал жестокий приказ: «Если я увижу хоть одного командира или бойца в хате, выведу и расстреляю собственными руками». Я видел, как рванулись скулы у Новикова, и почувствовал, что у самого задергались веки. Роту расположили в саду посреди деревни. Капитан, взяв связного, ушел на квартиру.

Без всяких колебаний разошлись и мы. Новиков ушел к комроты (у нас уже был новый командир роты – лейтенант-гвардеец). Я заскочил в сапожную мастерскую. Двое сапожников приняли довольно радушно. Покушав, я завалился на груду старой обуви и заснул. Разбудил меня капитанский связной, искавший командира роты. Сказав адрес, я снова заснул до утра. Часов в 11 на другой день рота получила запас продуктов на три дня: по две пачки концентратов и по полбуханки хлеба на человека. Спрашивается, для чего же нас гнали сюда? Снова шлепаем обратно. Я, да и все, страстно желали попасть на передовую. Там, по крайней мере, сразу можно получить путевку в госпиталь или на тот свет. Ночевать снова пришлось в Молдавановке. В деревню на этот раз пустили. Мы снова забрались на ту же ферму. Сторож радушно принял нас, хоть на этот раз, кроме меня и Новикова, был еще комроты со своим денщиком. Было противно смотреть, как он за ним ухаживает. Неужели гвардии положены денщики? Да, видно в гвардии много чего нового. На другой день, проходя по деревне, я увидел человека, при виде которого сразу вспомнил бешено несущийся «джип», бандитскую засаду и груду убитых на дороге. Это был воентехник артдивизиона, с которым я тогда ехал. Он сразу узнал меня и тут же за котелком горячего супа рассказал, что 59-я бригада, вернее ее штаб, уехала на формировку в Буй. Нечего и говорить, что я пережил при этом известии.

К вечеру рота получила приказ выступать. Отошли километра два и заночевали в лесу под самым перевалом. Более дурацкого распоряжения нельзя было придумать. Плюнул на все и ушел ночевать обратно в деревню. Утром получили оружие, т.е. русскую неизменную, по 200 патронов и по 6 банок консервов для переноски. С консервами произошел неприятный случай. Елдаши отказались понимать, что консервы не для нас, и на первом же перевале начали их поглощать. Рассвирепевшие взводные, потрясая лес виртуозной руганью, кулаками и ногами вдалбливали в головы непонимающих, что консервы трогать нельзя. Преодолели перевал (в который раз мы его переходили) и сдали злополучные консервы. И тут же в лесу заночевали. На этот раз мне и Новикову удалось найти заброшенную землянку на другой стороне реки. Правда, было немного далеко от роты, но черт с ним. Развели костер, покушали, покурили и уснули как в раю. Новиков, правда, ждал еще комроты, но гвардии офицер нашел, видимо, другой ночлег. Мы об этом не пожалели.

А на другое утро я был свидетелем расстрела. Я вышел из землянки и удивленно остановился: напротив, за рекой, стояло строем фронта отделение бойцов. Комроты вытолкнул вперед какого-то елдаша. «Отделение, одним патроном заряжай!» – донеслась до меня команда. Послышался слабый лязг затворов. «Отделение, целься!» Я поспешно шарахнулся от землянки, так как отделение прицелилось прямо в нее. Елдаш, мотаясь и что-то крича, пятился от наведенных на него стволов. «Отделение, пли!» Сухо треснул залп. Елдаш неловко рухнул в снег. Мимо меня свистнуло несколько пуль. Расстрел произвел на меня тяжелое впечатление. Когда-то я сам застрелил из нагана человека. Но это было, когда нервы ныли и напрягались как струны, когда части СС по четыре раза в день ходили на нас в атаку.

К вечеру дошли до станицы Пятигорской и здесь заночевали. Станица подвергалась систематическому обстрелу с Лысой горы. Как-то не верилось, что неделю назад на этой обыкновенной горе стояли немецкие батареи. Я и Новиков заночевали в хате. Его трясет малярия, и он едва ходит.

2 марта 1943 г. Утром Новиков не мог подняться. Роты уже давно ушли, когда тронулись и мы. Нагнали роту у Горячего Ключа. Когда-то это было красивое курортное местечко. После боев оно выглядит довольно мрачно. Везде следы поспешного отступления немцев. Валяются каски, патронные ленты, снаряды и всякое другое барахло. Неожиданно натыкаемся на два трупа. Один – типичный немец-эсэсовец. Сапог на нем уже нет. Другой – румын. Он застрял в амбразуре блиндажа, очевидно, пытаясь выскочить в последний момент. Нашли еще несколько трупов. Опознать их было нельзя, потому что на них не было вообще никакой одежды. Обувь и обмундирование были у гвардейцев дефицитом.

Встречаются раненые. Их рассказы неутешительны. Наступление продвигается туго из-за отсутствия боеприпасов, питания и артиллерии. Все это скопилось за перевалом и перебрасывалось через него на вьюках и людях. Но пушки на вьюках не доставишь. Что будут делать дальше – неизвестно. Его авиация бомбит беспрерывно наши тылы. Щекочущий тоскливый страх снова заползает мне в сердце. Но виду показывать нельзя. Ночуем в лесу, костров не разводим. Слышен грохот бомбежки и взрывов. Слабо доносятся пулеметные очереди. Где-то близко воют шакалы. Наверное, над трупом.

4 [марта] догнали наконец бригаду. Она стояла в Старомогилевской. Разместились в старых сараях. Ждали распоряжений. Вечером, уже в теми выдали всем по кружке вина. Приказали заложить по 4 патрона в магазин и повели на передовую. В два часа ночи пришли в батальон, т.е. на поляну в лесу. Там была отрыта землянка, в которой помещался штаб батальона. До рассвета мы пролежали возле штабной землянки, слушая тяжелый гул немецких орудий. На рассвете началась разбивка по ротам. Начштаба батальона оказался моим старым знакомым по 59-й бригаде. Через 5 минут я был назначен старшиной роты. Командиром назначили Новикова. С ним мы не расставались. «Скоро придут из обороны наши роты, и вы в них вольетесь и расположитесь вон в том леске». Минут через 20 начштаба сказал: «Идет 3-я рота». Я повернулся на треск кустов и увидел 8 изорванных, измученных, заросших бородами людей, цепочкой продиравшихся сквозь кусты. Шли они как-то особенно тихо и молчаливо. И на меня почему-то повеяло от этой роты в 8 человек молчаливым ужасом боевого поля. Один из этих восьми был средний командир – помкомроты.

В лесу жили два дня, отдыхали от кошмарного марша. На третий вечер батальон получил приказ наступать на занятое немцами село Шахар-Мукай. Лихорадочно готовимся к наступлению. Людей в батальоне всего 300 человек. На весь батальон один пулемет. «И 10 осталось гранат…» – вспомнил я песню Гражданской войны. У нас была примерно такая же картина. В полной темноте, стараясь не брякать снаряжением, подошли мы к Шахар-Мукаю.

Село лежало в полукилометре впереди, молчаливое и притаившееся. Батальон остановился у каких-то одиноких сараев посреди поля. Немного правее шла к селу шоссейная дорога. По ней пустили взвод разведки, но командир батальона, горя желанием проявить геройство, решил не дожидаться разведки. Он отдал суворовский приказ: развернуть роты в цепи и наступать через поле. «Когда ворветесь в деревню, сразу за трофеями не бросаться». Эта последняя часть приказа вызвала едкие, злые насмешки: «Медведя не убили, а шкуру делят».

Я попал в первую штурмовую группу, которой командовал Новиков. Группе предназначалось с победным «Ура!» ворваться на окраину деревни и закрепиться там. Дальше должна была действовать вторая штурмовая группа, наступавшая вторым эшелоном. Ею командовал лейтенант Котов. Наша группа состояла из двух взводов. Одним командовал л-т Старобельский, другим – я. Молча развернувшись в цепь, выбрались мы из леска и пошли. Ровный чистый снег тихонько поскрипывал под ногами. Деревня, затаившись, зловеще молчала. Поле, по которому мы наступали, было двухскатное. Как только выбрались на гребень, наши силуэты стали ясно видны на фоне бледного неба. И тотчас же началось что-то невероятное, чего мне не приходилось испытывать за всю войну. Казалось, что сломалось небо и на нас посыпало – грохочущий, пылающий ад. Разом застрочили пулеметы, беря нас под перекрестный и кинжальный огонь. Тяжело ухнули минометы, с воем понеслись к нам первые мины. Невысоко в воздухе с ослепительным обжигающим пламенем разорвалась картечь. Мы влипли в землю, ошарашенные этой страшной встречей. Кругом визжало, шипело, свистело, грохотало и рвалось. Мы вдавливались в снег, закрывая голову руками. Дикий ужас заползал в душу. Спереди доносится глухая команда Новикова: «Вперед, так вашу распротак!» Сдерживая рвущийся голос, повторяю команду. Люди ползут неуверенно, стараясь не отрывать голову от снега. Струи трассирующих пуль свистят над самой землей. Неожиданно нас осветили ракетами. Бешено, захлебываясь и срываясь, заколотили еще два пулемета, закаркали автоматы. Нервы сразу оборвались, сердце куда-то исчезло. Люди поползли в стороны, вскакивали и тут же падали, срезанные страшной свистящей метлой. Рядом со мной кто-то застонал, кто-то дико засмеялся. Я ничего не соображал, пока не свалился в какую-то канаву. Сверху на меня свалилось чье-то мертвое тело. Канава оказалась дорожным кюветом. Она была полна людей. Здесь были мертвые, раненые и живые. В кювете лежали до рассвета. Когда стало видно, я увидел Новикова. Он полз обратно, и все поворачивали за ним. «Немцы перешли в контратаку», – пронеслось по канаве.

Началось бегство. Люди бежали, обгоняя друг друга, и тут же падали, срезанные снайперами. Наконец добрались до сарая, где ночью был штаб батальона. Сараи беспрерывно обстреливались из минометов, и штаба тут уже не оказалось. Он перебрался недалеко в лес. Нас встретил комбат, посеревший и злой. «Убежали гвардейцы?» У меня потемнело в глазах от злобы. «Пустили на село 60 человек и хотели на ”ура“ взять», – крикнул какой-то елдаш. Комбат выдернул пистолет и тут же застрелил его. Остальные равнодушно садились и ложились на снег. Этих людей уже ничем нельзя было удивить. Они только что повидали все – от начала мироздания и до наших дней. От батальона в 350 человек осталось 52 вместе со взводом разведки, которая в атаке не участвовала.

Приехала кухня, привезли вино. Люди ели и пили, кто сколько хотел. А через полчаса 40 человек снова кинулись в атаку. Новиков, которого только что назначили начальником штаба, отозвал меня в сторону и сказал: «Тебе ходить не стоит, из них никто не вернется». Через полчаса начали прибывать раненые. Они ничего не говорили, их ничего и не спрашивали. Они молча проходили в санчасть. В темноте пришли оставшиеся. Их было 5 человек. Не было л-та Старобельского. На мой вопрос Котов угрюмо буркнул: «Снайпер срезал. Прямо в лоб». Я вспомнил, что Старобельскому было не по себе перед атакой. Значит, предчувствие не обманывает людей. Я мысленно поблагодарил Новикова, что он не пустил меня в атаку. Собственно, я болтался ни тех, ни всех [P] . Роты у меня больше не было. Был только комроты л-т Шпилевой, назначенный вместо Новикова. Обоим нам делать было нечего.

Ночь прошла спокойно. Утром комбат поднял нас по тревоге. Я с трудом поднялся со снега. За ночь подо мной растаял снег и шинель промокла. Было холодно и неприятно. В белесом тумане рассвета прямо против меня стояла шеренга автоматчиков. «Пополнение, сейчас атака», – шепнул мне проходивший мимо Новиков. Автоматчиков было 30 человек. Холодно и равнодушно смотрели они раскосыми монгольскими глазами куда-то в лес. Через 20 минут остатки нашего батальона, т.е. 28 человек, были готовы к выступлению. Командир взвода автоматчиков гортанно выкрикнул команду. Взвод повернулся четко, как на ученье. Видно было, что это кадровики. Откуда только их выкопали.

Пользуясь туманом как щитом, пошли мы к деревне. Там и тут валяются по всему полю трупы моих вчерашних бойцов и друзей. Неожиданно туман стал подниматься кверху, и тотчас же началось вчерашнее. Автоматчики аккуратно легли в снег, выставили автоматы и приготовились отвечать. Но я знал, что сейчас пропадет их уверенность в себе. Дело в том, что стрелять было не по кому. Немецкие пулеметы были тщательно укрыты в блиндированных дзотах. В общем, скучно писать. Из наступления нас вернулось 30 человек вместе с автоматчиками. А вечером пришел приказ комбрига занять деревню во что бы то ни стало. Новиков снова оставил меня при штабе. Группа в 29 человек молча выстроилась и, не глядя на штабных, ушла в темноту. Мы жадно слушали черную тишину. Но стрельбы не было. Через полчаса послышался оклик часового и неясный ответ. К палатке штаба подошел узбек-автоматчик. «Село взято без боя. Когда мы пришли, немцев там не было», – бесстрастно доложил он.

Утром я шел к селу по полю, на котором лег наш батальон, и опознал многих. Вот навзничь лежит лейтенант Старобельский. Он был сильно пьян, когда уходил. На прощанье он равнодушно бросил: «Обратно не ждите». Вот у самых домов головою вперед лежит помкомвзвода. Мальчишка с 23 годами. За день до своей смерти он подарил мне новенький немецкий парабеллум. Помню, вместо благодарности я ему сказал: «Попаду на тот свет раньше тебя, там местечко приготовлю». В селе мы отдохнули несколько часов.

Трофеев там не оказалось. Местные жители рассказали, что после первой наши атаки немцы начали вывозить все имущество, и только когда все вывезли, ушли. Рано утром снова вперед. Марш в 8 километров, и перед нами небольшое село. За ним – Краснодар. Краснодар уже был окружен, бегство из него было возможно только на самолетах. Чувствовалось, что немцы будут драться за Тахтамукай , не щадя живота своего. Часам к двум жалкие остатки батальона подобрались к селу почти вплотную. Нас прикрывала от обстрела небольшая гора. Перед атакой подъехала повозка с вином, провизией и обувью. Нам выдали плащпалатки и ботинки. «Видите, как начальство о нас заботится. Не хочет нас в рай пускать в старых ботинках», – съязвил лейтенант Котов. Переобулись, и один стрелок, три лейтенанта и 7 пулеметчиков легли в боевую цепь и пошли в атаку. Вел нас ст. л-т Шпилевой.

Спустились в лощину. Впереди бугор, которого нам не миновать и который обстреливается прямо в лоб. Посидели, покурили – пошли. Выползли осторожно на бугор. Тотчас же по нам ударили два пулемета. Один в лоб из переднего дома. Другой, совершенно неожиданно, из лощины нам во фланг. Через 5 минут я уже понял, что самое страшное не в пулеметах. По нам били снайперы, пользуясь нашими перебежками. Бежали вперед короткими скачками и снова падали, зарывались в мокрый грязный снег.

Немецкие снайперы были, очевидно, мастерами своего дела. То и дело кувыркались в снег люди, срезанные их пулями. Я, Шпилевой и Котов ползли сзади цепи. Вернее, ползли только я и Шпилевой. Котов же спокойно шел во весь рост, словно не замечая обстрела. «Ложись, Котов, доиграешься!» – крикнул я. Он повернул ко мне голову, улыбнулся и вдруг, завертевшись на месте, рухнул в снег. Забыв о снайперах, я кинулся к нему. Пуля попала ему прямо в горло, изо рта фонтаном била кровь, заливая шинель и плащпалатку. Он умер у меня на руках. Идти дальше – значило потерять всех людей. Подполз связной из штаба батальона с приказанием отложить наступление до темноты. Залегли поудобней и, не торопясь, начали обстрел домов. Результатов обстрела мы не видели, но немцы стрельбу прекратили. Или они не могли взять нас на прицел, или у них кончились патроны. Когда стало смеркаться, к нам подползли еще 20 бойцов с мл[адшим] л-том. Это была комендантская рота, брошенная в бой как последний резерв. Млад[ший] л-т передал нам приказ штаба о наступлении.

Отряхиваясь от снега и ежась в промокших шинелях – пошли. Немцы прохлопали этот момент и открыли огонь только тогда, когда мы были уже у домов. Кто-то свистнул, кто-то закричал «Ура!». Кажется, Шпилевой и мы кинулись бегом. Рота «Мертвой головы» поднялась нам навстречу. Мне казалось, что гребенка выставленных вперед плоских штыков приближается страшно быстро. Сердце отчаянно колотилось, голова не работала. Еще несколько судорожных прыжков, и против меня неожиданно сразу выросла фигура высокого костлявого немца. Он резко занес для удара штык, но я увернулся и, не глядя, выкинул вперед винтовку и с силой выдернул ее. Начался ад штыковой атаки. Вокруг меня слышался лязг и треск сшибающихся винтовок, стоны раненых, визг и храп озверевших людей. Но силы были слишком неравны. Немцы не преследовали нас.

Совершенно очумевшие добрались мы до штаба батальона. Там уже ждал нас обед и вино. К еде люди почти не притронулись, но на вино накинулись жадно. Надо было чем-то заглушить, убить свои нервы. Рота мрачно обедала. Я сидел в окопе, наспех отрытом и довольно условно защищающем от обстрела. Только что получили приказ снова атаковать распроклятый Тахтамукай. Но мне уже было все равно. Я сознательно пил, все больше хмелея. Идти в атаку трезвым я не мог. Да и не я один. Шпилевой деревянным голосом скомандовал подъем. Ползли метров 300, потом поднялись для атаки. В глазах у меня двоилось и кружилось. Казалось, что нам навстречу двигается целый полк людей. На самом деле нашу атаку приняла все та же рота «Мертвой головы». Как мы сошлись, я не помню. Последнее, что удержалось у меня в памяти, это фигура немецкого офицера в шинели с меховым воротником и тяжелой стальной каске. Затем сверкающий удар по шлему не то штыком, не то прикладом – и все.

Очухался я в палатке санроты. Голова болела и звенела, как котел с дырой. Заметив, что я очнулся, молоденькая сестра подала мне чашку какой-то бурды. Я проглотил ее, не понюхав. Затем, кряхтя и ругаясь, кое-как выполз из палатки. Где-то недалеко била тяжелая батарея, и снаряды со свистящим визгом пролетали над головой. Врач пытался меня убедить, что нужно еще лежать, но я заявил, что я просто пьян, и потребовал свое обмундирование. Тогда как последнее доказательство мне принесли мою каску. На правой стороне ее была глубокая вмятина. «Видите, как вас причесали», – сказал мне доктор. «Ерунда», – буркнул я, натягивая штаны. Оставаться в санчасти мне определенно не хотелось. К вечеру я нашел свой батальон. Он был только что пополнен какими-то интернационально-национальными взводами. Эти ультрагвардейцы готовились к атаке. Один из этих взводов немедленно влепили мне. На фронте они были впервые. Я уже чувствовал, что дело кончится весьма бледно.

Шпилевой обрадовался моему приходу, но насчет пополнения он тоже держался своих взглядов. Пошли через пересеченное поле, то, по которому я уже ходил пять раз. Через свист и грохот огня, через взрывы, взлеты земли, через трупы и штыковые атаки. Встретили нас, как и раньше, рассчитанным прицельным огнем. Я и Шпилевой шли позади цепи. В одну из перебежек Шпилевой вдруг завертелся на месте, потом опустился на камни и ткнулся головой в снег. Я и старшина 2-й бросились к нему. Пуля снайпера попала в горло и вышла в рот. Перевязывая его и не поднимая головы, слушал, как снайпер пытался нас зацепить. Кое-как перевязав, мы потащили его ползком на плащпалатке. Около 300 метров ползли мы так, вымучившись, по горло в снегу и крови. Наконец сползли в лощину. Шпилевой хрипел. Потащили дальше, уже не сгибаясь. Снайперы азартно стреляли по нам. Метров через сто наткнулись на наш штаб. Сидят в кустах и слушают стук немецких пулеметов.

На нас даже не посмотрели. Я очень обрадовался этому обстоятельству. Не останавливаясь, потащили дальше. И тут я вспомнил, что деревня в шести километрах отсюда. Неужели на плащпалатке его и тащить? Я уже был без сил, да и товарищ мой спотыкался через каждые два шага. Но ни повозок, ни машин на дороге не было. Я не шел, а полз, отдыхая через каждые 5 минут. Шпилевой хрипел, пытаясь сказать, что он замерз. Но мы понимали и без него. Вдобавок от непрерывного трения по обледенелой дороге под Шпилевым лопнула плащпалатка. Пришлось отдать свою. Тут нам повезло. Неожиданно наткнулись на свою кухню. Повар с ездовым везли обед на передовую. Ездового немедленно погнали в деревню за подводой. Через полчаса ездовой вернулся на паре лошадей. Взвалили Шпилевого на передок, сами уцепились за оглобли и поплелись.

В полной темноте добрались до Шахар-Мукая. Около часа искали санроту или квартиру. Ни того, ни другого не находилось. Утром еще пустая деревня теперь была битком набита тыловыми обозами, штабами, автоколоннами, артдивизионами и еще какой-то тыловой шушерой.

Наконец нашли какую-то квартиру и уложили Шпилевого. Я пошел искать санроту, но это дело оказалось совершенно немыслимым. Пришлось завалиться спать. На другое утро снова пошел искать проклятую санроту. Вместо нее напоролся на свой батальон. Как он сюда попал? Оказалось, что ночью сняли с передовой всю бригаду. Доложил Новикову о создавшейся обстановке. «Некогда, – заявил он, – присоединяйся к нам, а Шпилевого приберут без тебя». Я с изумлением посмотрел на него. От Новикова я никогда не ожидал такого ответа.

ГАКО. Ф. Р-3033. Л. 1–75. Автограф. Синие и фиолетовые чернила.

---

[A] Здесь и далее лейтенант.

[B] Имеется в виду Кострома. Далее неразборчиво. Так в документе.

Город Буй (с 1536 г.) в Костромской области России. Расположен в 103 км от Костромы.

Рожественский Зиновий Петрович (1848–1909) – вице-адмирал, возглавил 2-ю Тихоокеанскую эскадру (в ней было много устаревших кораблей и недостаточно подготовленная команда) в период русско-японской войны; получил тяжелое ранение в голову в сражении при Цусиме 14 мая 1905 г. Управление эскадрой было потеряно через 20 минут после начала боя. К утру 15 мая эскадра перестала существовать. Вице-адмирал и другие раненые русские моряки попали в японский плен.

«Ишаками» или «ишачками» называли самый массовый истребитель довоенной поры И-16 конструктора Н.Н. Поликарпова.

Малгобек основан в 1933 г. в связи с открытием в этих местах месторождения нефти. В начале сентября 1942 г. оккупирован немцами. Во второй половине сентября 1942 г. к Малгобеку подошли советские войска, значительно уступавшие по силе врагу. Единственным способом не дать ему возможность воспользоваться нефтяными скважинами было разрушение Малгобека. Малгобекская оборонительная операция завершилась в начале октября 1942 г. Город был полностью разрушен, однако нефть не досталась фашистам. Результат операции оказал влияние на исход боевых действий на всем Закавказском фронте. Окончательное освобождение города состоялось 3 января 1943 г.

Моздок был занят немцами 25 августа 1942 г.

Верхний Курп (ст. назв. Исламово) – село в Терском районе Кабардино-Балкарии на границе с Ингушетией. В ноябре 1942 г. оккупировано немецкими войсками. В декабре того же года к северо-востоку от села произошло одно из самых кровопролитных сражений на территории Кабардино-Балкарии – битва за Курпские высоты. В ходе сражения наступление немецких войск было приостановлено.

Нижний Курп (ст. назв. Каншово) – село в Терском районе Кабардино-Балкарии на границе с Северной Осетией. В декабре 1942 г. оказалось в блокаде немецких войск. Битва за Курпские высоты происходила к юго-востоку от села.

Ардон – город (с 1964 г.) – административный центр Ардонского района Северной Осетии, железнодорожная станция Северо-Кавказской железной дороги.

Октябрьское – село в Северной Осетии. Основано в 1867 г. Ингушское название – Шалхи (шалки – название диких ягод, восходящее к осетинскому «салд» – «мерзлый» и ингушскому «хи» – «вода», – «замерзшая вода»).

Село Кадгарон в Северной Осетии, где погибли более полутора тысяч солдат и офицеров Красной армии – защитников Ардонского района, остановивших врага на подступах к Орджоникидзе.

Алхасты – село в Сунженском районе Ингушетии.

Поселок Нестеровка – одно из первых казачьих поселений в Ингушетии, основано в 1879 г.

В 1852 г. станицу Сунженскую переименовали в Слепцовскую в честь генерал-майора Слепцова, участника Кавказской войны, в 1957 г. – в Орджоникидзевскую.

Кобан (Кобань) – село в Северной Осетии. В 1927–1934 гг. южнее села построена Гизельдонская ГЭС. В 1942 г. линия фронта проходила недалеко от села, немецкая авиация бомбила ГЭС. Ее основные сооружения были подготовлены к взрыву, но гидротехнический объект удалось отстоять.

Имеется в виду американский самолет Р-39 «Аэрокобра» – многоцелевой истребитель производства авиакомпании «Bell».

Песня «Партизан Железняк», музыка М. Блантера, слова М. Голодного (1936 г.).

Тахтамукай – аул, административный центр Тахтамукайского района Адыгеи.

ТБИЛИСИ, 22 июл - Новости-Грузия, Александр Имедашвили. Эксперты, исследователи и ветераны Второй мировой войны приняли участие в круглом столе "70 лет со дня начала битвы за Кавказ: неизвестные страницы истории", который прошел в Тбилисском международном пресс-центре РИА Новости .

Битва за Кавказ длилась с 25 июля 1942 года по 9 октября 1943 года. Этому сражению предшествовал ряд событий: прорыв немецкими войсками советской линии обороны под Харьковом с последующим взятием Ростова-на-Дону, что открыло перед Германией прекрасные возможности в виде захвата Сталинграда и возможность выхода в Закавказье к основным нефтяным месторождениям Советского Союза.

Советскому военному командованию требовалось любыми мерами удержать Кубань и Северный Кавказ, так как помимо нефти здесь находился основной (после потери Украины) источник зерна для СССР и ряд важнейших источников стратегического сырья. В случае потери Кавказа, исход войны был бы практически предрешён. Неудивительно, что Гитлер обозначил северо-кавказское направление как первостепенное, а чуть позже лично руководил наступлением немецких войск.

В память о том сражении была учреждена медаль "За оборону Кавказа", выполненная художником Н. И. Москалёвым, которой были награждены около 870 тыс. человек.

Начало битвы за Кавказ

«…Лето 1942 года - это один из тяжелых периодов для СССР, немцы в летнем наступлении одержали ряд блистательных побед. К тому времени Крым и Харьков два раза переходили из рук в руки. Огромное количество советских войск попало в плен. Создалось тяжелейшее положение на Сталинградском направлении и Кавказском направлении, и к лету 1942 года враг подошел к предгорьям Кавказа», - рассказал журналист, публицист, военный историк Леван Долидзе, автор книги "Грузинские генералы".

«…Тогда, под командованием генерал-фельдмаршала Эвальда фон Клейста немцы пробрались к Глухорскому, Санчарскому и Мамисонскому перевалам. Стояли от Гудауты уже практически всего в 20-25 километрах. Настолько была опасная ситуация, что враг мог фактически занять Грузию за несколько дней, и тогда миллионная турецкая армия на южной границе СССР была готова перейти в наступление. Она шла бы через иранское нагорье, в Баку. Если бы Баку взяли, это бы лишило СССР поставок нефти. Так как в Моздоке и Грозном, посредством грузинских специалистов, уже были взорваны нефтепромыслы. И снабжать нефтью (армию) стало бы вообще невозможно. Остановились бы танки, самолеты, был бы крах и полное поражение СССР в войне», - рассказал Долидзе.

Роль Берия в обороне Кавказа

«…И вот в этот сложнейший период, 18 августа 1942 года Сталин вызывает к себе Берия, и дает ему поручение обеспечить оборону Кавказа. Я хочу подчеркнуть роль Берия и советских чекистов вот почему. Их роль в обороне Кавказа ранее фактически умалчивалась. До 1953 года мемуары о войне выходили в единичных экземплярах. А после убийства Берия и Сталина, эта тема вообще была закрыта», - рассказал Леван Долидзе.

«…После получения поручения от Сталина, Берия взял лучших сотрудников и грузинских генералов, и самолетами они направились из Москвы окружным путем (так как с Северного Кавказа уже стояли немцы), через Северную Азию и Красноводск, в Тбилиси. Прибыли сюда в 12:00 ночи, а их уже встречают три первых секретаря закавказских республик: Грузии - Чарквиани, Армении - Арутюнов, и Азербайджана - Багиров. И генерал Тюленев. У них такой подавленный вид был, что Берия, когда с самолета сошел, выругал их - «Почему небритые? Почему в паническом настроении? Почему в городе слухи, что нет воды, и почему не ходят трамваи? Что, трамваи тоже на фронт ушли?». Затем Берия прибыл в военный штаб на Дворцовую улицу (сейчас это отрезок пр.Руставели от пл.Свободы до Дворца учащейся молодежи). И уже через три часа заместитель Берия - полковник Пияшев с внутренними войсками направились в сторону Сухуми, в те же сутки они заняли Глухорский перевал, и уже на второй день проводили операции и задерживали немцев», - рассказал Долидзе.

Также историк и публицист напомнил, что еще в 1938 году, после своего перевода в Москву, Берия в войсках НКВД и в пограничных войсках создал специальные группы снайперов. «Вы представьте, ведь в предгорьях Кавказа один снайпер может задержать целую дивизию. И важность снайперов мы уже знаем по Сталинградской битве и другим эпизодам войны. И вот грузинский генерал Нестор Лабадзе, который командовал пограничными войсками, создал из снайперов истребительные отряды. Они сыграли важную роль. А обстановка была тяжелой. Практически каждый день в Грузии в дни обороны Кавказа задерживали 100-200 лазутчиков и диверсантов. В то время как раз вышел знаменитый приказ 227 - «Ни шагу назад», - рассказал Долидзе.

В то же время он отметил, что ситуацию осложняло и то, что практически весь Северный Кавказ «был настроен антирусски». «Это и естественно после знаменитой и самой долгой Кавказской войны (во время царской власти в XIX веке), которая продолжалась 45 лет. Да и потом чеченцы, ингуши ненавидели и советских людей, резали чужих, не мусульман, уничтожали поселения и деревни. Во время войны призывали в армию, к примеру, 4 тысячи чеченцев, а оставалось из них только 200 человек, остальные дезертировали», - сообщил исследователь.

«… И вот в этой тяжелой ситуации, спустя всего сутки после прибытия в Грузию, Берия назначил новым командующим 46-й армией, которая обороняла северо-западную часть Кавказа, генерала Константина Леселидзе. Были предприняты действия, чтобы немцы через Новороссийск не пришли в Поти и Батуми, как это было задумано. А также приняты меры по обороне перевалов и проходов через Кавказский хребет. Начальником штаба у Леселидзе был полковник, а затем - генерал Михаил Микеладзе. Кстати, перед этим Леселидзе командовал артиллерией 50-й армии, которая защищала Тулу. Затем он командовал 47-й, и 18-й армиями. И если бы не его трагическая смерть, Леселидзе мог бы стать командующим фронтом и маршалом, настолько был большим его талант», - рассказал Долидзе.

«…Также был такой интересный случай. Генерал Зарелов, который был начальником особого отдела в армии генерала Константина Леселидзе, рассказывал мне о случае задержания штабиста-немца. У него обнаружили карты, на которых было столько проходов через Кавказский хребет, что о них даже в штабе Закавказского фронта не знали. 43 прохода и перевала было указано на картах. Оказывается, перед войной этот немец под видом натуралиста зарисовывал цветочки, природу и так далее, а на самом деле он изучал перевалы», - рассказал Долидзе.

«…Так что в битве за Кавказ - огромная роль Берия, и большая роль грузинских военных и генералов. Это Варлаам Какучая, Григорий Коронадзе, Шалва Церетели, Илларион Гагуа, Константин Леселидзе, Михаил Микеладзе и другие. В 1945 году Берия присвоили звание маршала за битву за Кавказ. Он находился на Кавказе во время обороны 25 дней, с 19 августа по 10 сентября и во время наступательной операции на Кавказе был около месяца на Северном Кавказе. Кстати, Гречко и Судоплатов в своих воспоминаниях о войне не указывали роль и имя Берия и имена его грузинских сотрудников. А ведь благодаря именно грузинским чекистам, пограничникам, снайперам, которые в горах могли удержать роты немцев, и Какучая, который на защиту перевалов поднял все население горной Сванетии, Германия не смогла прорвать оборону», - отметил Долидзе.

ИЗ МАТЕРИАЛОВ САЙТА ХРОНОС - «После смерти Сталина Берия занял ведущее место в советской партийной иерархии, сосредоточив с 5.3.1953 в своих руках посты 1-го заместителя председателя Совета министров СССР, кроме того, он лично встал во главе нового Министерства внутренних дел СССР, которое было создано в тот же день путем объединения старого министерства и Министерства государственной безопасности. По его инициативе в стране была объявлена 9 мая амнистия, освободившая 1,2 миллиона человек, закрыто несколько громких дел (в т.ч. "дело врачей"), закрыты следственные дела на 400 тысяч человек. Берия выступил за сокращение расходов на военные нужды, за замораживание дорогостоящих строек (в т.ч. Главный Туркменский канал, Волго-Балт и т.д.). Берия добился начала переговоров о перемирии в Корее, попытался восстановить отношения с Югославией. Он выступал против создания ГДР, предлагая взять курс на объединение Западной и Восточной Германии в "миролюбивое, буржуазное государство". Резко сократил аппарат государственной безопасности за границей.

Проводя политику выдвижения национальных кадров, Берия разослал в республиканские ЦК документы, где говорилось о неправильной русификаторской политике и незаконных репрессиях.
26.06.1953 Берия на заседании Президиума ЦК КПСС был арестован и освобожден от всех постов. На Пленуме ЦК КПСС в июле 1953 он был выведен из состава Президиума и ЦК и исключен из партии. Летом 1953 все подписчики Большой советской энциклопедии получили свежеотпечатанные страницы, которые они должны были сами вклеить в 5-й том вместо страниц 21-23, где была статья о Берии. Обвинен в большом числе преступлений, главными из которых были явно вздорные: шпионаж в пользу Великобритании, стремление к "ликвидации Советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановлению господства буржуазии". Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР приговорен к смертной казни. Расстрелян генералом П.Ф. Батицким.

В 2000 году Берия вновь отказано в реабилитации. Его жена Нина Теймуразовна Гегечкори (1905-1991), научный сотрудник Сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева, 18 июле 1953 была арестована, а в ноябре 1954 отправлена в административную ссылку. Сын Берии - Серго Гегечкори (родился в 1925), в 1948-1953 работал в конструкторском бюро N 1 при 3-м Главном управлении при Совете Министров СССР. 26.6.1953 арестован и в ноябре 1954 выслан».

Грузины, воевавшие на стороне Гитлера, тоже были патриотами

«… Во время войны очень много было героизма, много добровольцев, которые шли на фронт из Грузии воевать с нацистами. Но в то же время есть факты, которые не афишировались ранее. Мы знаем, что на Северном Кавказе Германия сосредоточила несколько национальных усиленных батальонов. Их численность доходила до тысячи человек. У немцев часто были такие усиленные части. Дивизии у них были до 20 тысяч человек, в советской армии - 10-12,5 тысяч, немецкие батальоны доходили до 1000 человек, в советской армии - 400-500. И вот на стороне Германии среди них были грузинский, армянский, дагестанский, ингушский батальоны и так далее. И эта огромная сила должна была ворваться на Кавказ», - рассказал Леван Долидзе.

«… Некоторые участники битвы за Кавказ, такие как генерал Курашвили, командир 414-й анапской дивизии, рассказывали - «в Оксанском ущелье напротив нас стояли грузины в немецкой форме, из грузинского легиона». Этим легионом командовал (генерал-губернатор Тифлиса в 1919-1920 гг.) Шалва Маглакелидзе. У него было звание полковника фашистской армии, а в 1944 году он стал единственным фашистским грузинским генералом, советником по Кавказу у Гитлера, и при этом оставался большим патриотом Грузии. И среди его сторонников были люди, наши соотечественники, которые ненавидели Советскую власть и Сталина, но любили свою страну», - рассказал Долидзе.

«…И огромное количество таких «изменников» в кавычках, на самом деле были патриоты. Мне рассказывали потом некоторые бывшие советские офицеры-разведчики, что благодаря Маглакелидзе, а также Габлиани, Церетели, и Робакидзе, на Грузию практически ни одной бомбы не упало. Ведь всего несколько бомб было сброшено, и никаких разрушений серьезных они не принесли. Тогда они якобы упросили гитлеровское руководство не бросать бомбы на Грузию. «Мы в Грузию войдем, все население нас поддержит», - были уверены они. Но в то же время и Сталин и советское руководство с 1921 года сделали очень многое, за это время они уже создали «советских людей», которые верили в идею коммунизма и боролись со своими противниками», - отметил историк.

Из воспоминаний ветеранов

Своими воспоминаниями о битве за Кавказ поделился Давид (Бату) Якобашвили, единственный живой участник исторического парада в Москве, 7 ноября 1941 года, откуда войска уходили прямо на фронт.

«…В апреле 1942 года было снято осадное положение города Москвы, которую обороняли три миллиона солдат и офицеров. 26 июля 1942 года, в день издания приказа 227 «Ни шагу назад», все воинские части, принимавшие участие в обороне Москвы, распределили на три группы. Одну направили на Лениградское направление, вторую - на западное, третью на Сталинградское. Я был отправлен под Сталинград. В течение трех месяцев нам было приказано - не допустить переправы немецких войск на левый берег Волги. Тяжелые бои шли днем и ночью. Затем крупная группировка немецких войск пошла на Северный Кавказ. Германия была заинтересована в захвате нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих производств в Азербайджане и на Северном Кавказе, чтобы лишить СССР нефтересурсов», - сказал Якобашвили.

«…И нашу часть из Сталинграда перевели на Северный Кавказ, в Махачкалу. Пешком в тот же день оттуда нас направили в район Моздока, это расстояние 22 км, примерно. Тяжелые бои шли. Немцы убивали всех, боролись страшными методами, убивали даже стариков, детей, женщин. Хотели удержать этот участок, так как если бы район немцы взяли, то пять или шесть наших дивизий попадали бы в плен. Все части были задействованы в отражении атак немцев. Бои шли круглосуточно», - рассказал ветеран.

«… О жестокости боев говорит тот факт, что наша часть в день приезда в Махачкалу насчитывала 2900 человек. Через четыре дня нас осталось в живых только 12 человек. Потом распределили по другим подразделениям. На фронт регулярно поступало пополнение из Грузии, Азербайджана, Армении и других республик СССР. И вот как-то раз получили мы подкрепление из жителей Москвы, 14 человек. И все 14 человек погибли в тот же день, при взрыве мины. Мы их похоронили там же, в селе Верхний Куб Махамбетского района, и я после войны несколько раз посещал их могилу и вспоминал их», - рассказал участник боевых действий.

«…Потом нам дали на подкрепление авиачасти - и летчики боролись очень хорошо. Недавно я выступал по ТВ, в эфире телекомпании «МИР», и какой то бывший военный сказал, что как будто не было капитана Гастелло, и не было таких подвигов. И я ему ответил - «мы фронтовики все видели, как и что делал, а вы видели? Вы там были?». И он промолчал, и ничего не ответил. А мы остановили немецкое наступление на тех рубежах», - рассказал ветеран.

Опыт войны: немцы ушли с Кавказа сами

По словам академика Академии наук Грузии, члена правления Центрального Совета ветеранов войны, труда и вооруженных сил Грузии Гилария Бакрадзе, в боях за Кавказ Германия использовала элиту своих войск - горных стрелков. Как считает ученый, это были первоклассные воины, которые умело действовали в бою, так как были готовы к тому, что их ждет. И сегодня, грузинская армия при подготовке подразделений должна учитывать особенности местности и соответственно готовить свои войска.

«…Кроме обсуждения исторических фактов, надо вынести из прошлого уроки и учитывать опыт боевых действий, чтобы не допустить снова ошибок, допущенных тогда в сражениях. Когда говорят, что на Кавказе были отборные немецкие дивизии, это не совсем так. Тут была элита немецких войск. Здесь воевала первая немецкая горно-стрелковая дивизия «Эдельвейс». Туда принимали людей не старше 24 лет. Это были профессионалы альпинисты, они готовились в Альпах и Карпатах», - рассказал Гиларий Бакрадзе.

«…Немецкий генерал Ланц получил рыцарский крест за взятие Марухского и Клухорского перевала, где были мобилизованы наши соотечественники, и в том числе сваны, которые знали местность и горы. Но он обошел их, и выбил наши войска. Эти же войска потом заняли Эльбрус, и хотели назвать его Пиком Гитлера. Пропаганда Геббельса тогда даже сообщила, что высочайшая вершина Европы покорена и Кавказ практически завоеван. И честно говоря, немцев нам так и не удалось выбить с горных перевалов Кавказа - они ушли сами. Они ушли, так как тогда отборные немецкие части были остановлены на Северном Кавказе, и чтобы не попасть в окружение, они ушли и оставили Кавказские горы», - отметил Бакрадзе.

«… Наши армия сегодня должна учитывать опыт этих боевых действий. Когда готовят военных в горном центре подготовки, им нужно давать максимальный объем знаний, который должен быть у воина в горах Кавказа - это владение всеми видами стрелкового оружия, альпинистской техникой, умение выживать в экстремальных условиях, большие физические нагрузки. Такая программа не преподается на данный момент, насколько я знаю. А ведь перед нами также - горький опыт войны мощной русской армии в Чечне, где у чеченцев не было современного оружия, но они воевали, и уничтожали и российские танки, и авиацию», - заявил ученый.

По его словам, «в горных условиях армия побеждает та, которая умеет хорошо ходить, которая хорошо подготовлена, и умеет лазить по горам. Кроме того, определенные правила действуют и для авиации. Например, на бомбардирование во время Второй мировой войны, когда шла битва за Кавказ, немецкие самолеты заходили со стороны моря, так как со стороны гор надо было иметь гораздо больший запас высоты и тратить больше горючего». Также ученый высказался за то, чтобы во всех школах в качестве обязательных занятий были восстановлены программы физической и военной подготовки.

Бакрадзе также обратил внимание на тот факт, что «сегодня битва за Кавказ продолжается».

«…Сегодня новости из Дагестана напоминают сводки с полей боевых действий. Постоянно диверсии, взрывы - почти каждый день. Это говорит о том, что битва за Кавказ, Кавказская война, продолжается. И Северный Кавказ всегда был таким нестабильным. А этому еще и способствовала очень неправильная политика большевиков. Хотя в то же время на Северном Кавказе сейчас живут около восьми миллионов казаков. А ведь казаки - это не нация, это сословие, которое с самого детства традиционно готовят к походной и военной жизни», - указал Бакрадзе.

Советские источники замалчивали роль битвы за Кавказ и участия в ней грузин

Председатель правления Центрального Совета ветеранов войны, труда и вооруженных сил Грузии Реваз Нацаришвили в ходе своего выступления отметил, что во многих советских документах, воспоминаниях и мемуарах о Второй мировой войне принижалась или умалчивалась роль битвы за Кавказ и участия там грузинских подразделений, которые сыграли большую роль в сражениях.

«Военный историк, доктор исторических наук, профессор, бывший председатель центрального Союза ветеранов Грузии Эльдар Купатадзе в 2011 году издал большую книгу «История грузинских национальных войсковых соединений 1921-1956 годов». В ее основу легли исследования и архивные материалы из фондов Центрального госархива Грузии, из архива Минобороны РФ, и других источников. Там говорится об участии грузинских соединений в битве за оборону Кавказа. В частности, это были 392-я, 394-я, 414-я, 242-я, 351-я, 276-я грузинские национальные дивизии. Под командованием генерала Константина Леселидзе, который командовал 48-й армией, они сумели отбросить врага, который подошел почти к городу Сухуми. Но другие исторические источники об этих дивизиях умалчивают. Например, в научном издании «Великая Отечественная Война», изданном в 1970 году в Москве, о них ничего не сказано. А при Хрущеве все эти дивизии были расформированы», - рассказал Реваз Нацаришвили.

Также он отметил, что принижается не только роль битвы за Кавказ, участия там грузинских подразделений, но и в целом принижается роль СССР и союзных республик в разгроме фашистской Германии, и подвергается критике роль Сталина в войне. «Некоторые историки и политологи как будто пытаются сказать «правду» о событиях того времени, они говорят, что героизм и самоотверженность это все выдумки пропаганды. Это не так. Хотя следует признать, что вообще начало клеветнической кампании и фальсификации истории было положено на 20-м съезде КП СССР, когда генсек Хрущев оповестил коммунистов и весь мир, что генералиссимус Сталин был некомпетентным руководителем и ориентировался в обстановке на фронте «по глобусу». Это возмутило тогда многих людей», - рассказал Нацаришвили.

«…Необъективность и тенденциозность допускали и ряд советских военачальников в своих мемуарах. В военной литературе есть много материалов о битве под Москвой, на Курской дуге, под Сталинградом. Но они умалчивают про битву за Кавказ, которая в определенной мере решила исход всей войны. Эта битва не допустила захвата немцами нефтяных регионов СССР, Грозного и Баку, а также отвлекла значительные силы Верхмата от Сталинградского фронта», - указал глава ветеранской организации Грузии.

Нацаришвили также поддержали и другие ветераны и участники круглого стола, которые высказали протест против искажения исторических фактов. «Такое делается еще при нас, пока мы живы, что же будет, когда нас не станет?», - сказал один из ветеранов.

«…Можно также отметить, что например Гречко в своих мемуарах давал правильные оценки битвы за Кавказ, но не упоминал Берия. А ведь маршал Берия по заданию ставки находился на Кавказе. Тогда была критическая ситуация - немецкие войска прорвали оборону и подошли к Кавказскому хребту. Описывая те события, командующий закавказским фронтом, генерал Тюленев писал - «некоторые из нас считали главной задачей оборону черноморского побережья, где были развернуты наши основные силы, но лишь вмешательство ставки (имеется в виду вмешательство Берия), исправило нашу ошибку. По указанию из Москвы мы разработали новый план обороны перевалов Кавказского хребта, была создана глубоко эшелонированная оборона. На строительстве оборонительных сооружений ежедневно выводилось 90 тысяч человек. На основных направлениях наступлениях врага были размещены стрелковые дивизии внутренних войск НКВД - Тбилисская, Грозненская, Сухумская, Махачкалинская и др. которые перекрыли перевалы и взяли под охрану нефтяные скважины. Освободили прежнего командира 46-й армии и назначили генерала Константина Леселидзе. С большой нагрузкой работали промышленные предприятия Закавказья», - процитировал воспоминания генерала Нацаришвили.

По его словам, «…борьба за Кавказ закончилась 9 октября 1943 года». «Эту дату мы всегда отмечаем, как завершение обороны Кавказа, каждый год собираем ветеранов в парке Ваке в Тбилиси. По инициативе ветеранов войны Грузии, в 2003 году мы отметили 60-летие завершения битвы за Кавказ. В Казбегском районе Грузии, в Дарьяльском ущелье, где проходила линия фронта, и где сохранилось бетонное защитное сооружение - дзот, мы установили памятник погибшим в битве за Кавказ», - отметил Нацаришвили.

«…В этой войне грузинские военные проявили массовое геройство. Свою роль сыграли как генерал Леселидзе, так и Лаврентий Берия, который был координатором всей работы на фронте и в тылу, и его соратники Меркулов, Кобулов, Судоплатов, Мамулов, Мельштейн, Цанава, Рухадзе, Владимирский, Коронадзе, Какучия. Их заслуга в том, что наступление немецких войск на Кавказе было остановлено. Позже, большинство из них уже при Хрущеве были арестованы и расстреляны», - рассказал глава ветеранской организации.

Также Нацаришвили вспомнил, что звания Героев Советского союза за участие в обороне Кавказа получило много уроженцев Грузии: Владимир Канкава, Владимир Лурсманашвили, Александр Пимесашвили, Николоз Гогичаишвили и другие. Во многих документах и воспоминаниях отмечается героизм капитана Бухаидзе, который похоронен на Северном Кавказе. А в Гори живет Александр Кандарели, который в 18 лет ушел на фронт из села Псху Сухумского района, и вернулся с фронта в мае 1945 в чине подполковника. «Александр Кандарели создал музей Второй мировой войны в своем доме и потом 43 раза этот музей получал разные награды», - рассказал Нацаришвили.

Размещен материал: 01.07.2014

Последнее изменение материала: 24.02.2018

Глава 3. Заслон на пути к бакинской нефти

3.3 Выход немцев на перевалы

Главный Кавказский хребет вполне проходим, и допускает действие горных частей, а на отдельных направлениях могут действовать войсковые отряды и соединения от батальона до дивизии. Опыт боевых действий на перевалах Главного Кавказского хребта показал, что штабы соединений и частей Закавказского фронта мало занимались вопросами изучения путей проходящих через Главный Кавказский хребет. Там, где считали возможным продвижение отдельных пешеходов-альпинистов, оказалось, прошли отряды силою от роты до полка, подготовленных для действий в высокогорных районах. Главный Кавказский хребет на участке пер.Трусо, селение Хокуч, общей протяженностью 490км, представляет из себя высокогорный район, большая часть которого покрыта вечными снегами и ледниками.

Военно-Сухумская дорога с севера до курорта Теберда (156км), проезжая для автомобильного транспорта, далее еще 34км можно проехать на гужевом транспорте. Затем возможны следующие маршруты:
через перевал Домбай - Ульген (3006м) (покрыт ледником, непроходим для вьючных животных);
через Клухорский перевал (2916м) на Асхара. К перевалу серпантином ведет 13км, местами обрушенная и крутая. Перевал покрыт небольшими снежными полями, летом пастухи гонят отары овец через перевал и он проходим для вьючных животных. После перевала за Асхара дорога пригодна для движения гужевого транспорта
через Нахарский перевал (2865м). С трудом проходим для вьючных животных, на перевале - снежные поля».

Схема Тике Штурм высокогорных перевалов

По директиве 00730/оп командарма 46 от 31.7.42г. один эскадрон 63кд прикрывал перевалы Донгуз-Орун-Баши, Бечо.

После второй мировой войны и в СССР и за рубежом было выпущено немало монографий и мемуаров о боевых действиях на Кавказе, и в частности на перевалах Главного Кавказского хребта. Но описания боев непосредственно в горах часто грешат неточностями. Детали многих событий трактуются по-разному. Даже сейчас неизвестны подробности многих событий, до сих пор не выяснены не только судьбы отдельных людей, но и некоторых подразделений. О боях на Кавказе писал, в частности, генерал Р. Конрад в своей книге «Битва за Кавказ», изданной в 1954 году в Мюнхене. Конрад описывает продвижение сил своего корпуса через Черкесск, Микоян-Шахар, Теберду, Архыз к подступам на перевалы. Говорит о сопротивлении наших разрозненных частей, отходивших по этим же маршрутам, о нарастающих трудностях снабжения войск корпуса, растянувшихся при выходе на перевалы, и особенно в условиях бездорожья на их южных склонах.

Нельзя сказать, что его продвижение на перевалы было беспрепятственным. По ущельям в сторону хребта отходили разрозненные части, отрезанные в предгорьях от основных сил нашей армии. Эти части оказывали сопротивление на наиболее выгодных для обороны участках. Большинство отходивших двигались без карт, причем мало кто знал горы. Большую помощь в выборе правильного пути на перевалы оказывало им местное население и партизаны. Бойцы и командиры, отходившие по основным ущельям и дорогам, достигали перевалов, встречали там наши части и благополучно попадали на побережье, где происходило переформирование. Однако многие отряды постигала печальная участь. Преследуемые врагом, они попадали в боковые ущелья, заканчивающиеся отвесными скалами, крутыми снежными склонами и нагромождениями ледников. Тут могли пройти только опытные альпинисты. И люди гибли от лавин, камнепадов, гибли в бездонных трещинах ледников, гибли от пуль настигавших их гитлеровцев. Много лет прошло с тех пор, но и сейчас еще находят в горах останки бойцов и командиров, пытавшихся прорваться к своим через суровые заоблачные выси гор и погибших здесь, но не сдавшихся врагу.

Подробное исследование боев на перевалах Главного Кавказского хребта представлено в книге Медвенского Н.И. «Боевые операции на перевалах Абхазии в ходе битвы за Кавказ 1942-1943гг.».

Очень подробный и интересный материал по обороне перевалов Главного Кавказского хребта можно найти в книге «Эльбрус в огне», написанной участником боев - ст.лейтенантом Александром Михайловичем Гусевым, заслуженным мастером спорта СССР по альпинизму – после войны доктор наук, профессор, заведующий кафедрой физики Московского государственного университета, который много сил отдал развитию альпинизма в СССР.

В тот период 46А командовал генерал-майор В.Ф.Сергацков, членом Военного совета был бригадный комиссар В. Н. Емельянов, начальником штаба полковник А. П. Рассказов. Полоса обороны 46А была огромной и очень разнообразной по характеру местности (начиналась она от южного побережья Черного моря и тянулась до высокогорных областей). В состав армии входили следующие соединения: 9гсд, 394сд, 20гсд и 51сбр, объединенные в 3ск. Входившие в его состав соединения обороняли районы побережья от Поти до Гудаут и от Гудаут до Лазаревской. Кроме того, 20гсд держала оборону от перевала Белореченского до перевала Аишха, 51сбр вместе с 394сд - от перевала Санчаро до Эльбруса. На участке от Эльбруса до перевала Мамисон оборонялась 63кд, штаб которой расположился в Сванетии. Позже ее сменила 242сд. Оборона Мамисонского перевала была поручена 351сд, а на Военно-Грузинской дороге, в районе Кавбеги, обосновался штаб 267сд, охранявшей Крестовый перевал. Один из полков 351сд находился в Кутаиси в распоряжении штаба армии. (Гусев А. М.

Задачи, возложенные на 46А, были очень серьезны, а сил для их решения было явно недостаточно. В какой-то мере это, видимо, объяснялось недооценкой возможности вторжения противника в Закавказье через перевалы Главного Кавказского хребта. В силу этого обстоятельства, а также в силу того, что многие командиры считали Главный Кавказский хребет непреодолимой преградой для неприятеля, подготовке перевалов к обороне не придавалось должного значения. В основном их обороняли силы от роты до батальона, а некоторые перевалы вообще не были заняты нашими войсками.

Так было, в частности, и на направлениях, где действовал 3ск. Северные склоны перевалов не оборонялись, разведка там не проводилась. Основные силы соединений расположились ближе к морю, а на перевалах находились небольшие отряды, связь с которыми была не очень надежной. Личный состав таких отрядов не был подготовлен к действиям в горах, люди плохо знали горы и потому не могли ни создать надежную оборону, ни предвидеть возможные действия опытного противника. И это происходило в то время, когда весь личный состав 9гсд и значительная часть бойцов и командиров 20гсд уже прошли серьезную горную подготовку. А значит, эти соединения могли сыграть большую роль в обороне перевалов.

Прибывший на Кавказ представитель Государственного Комитета Обороны (Берия) категорически противился предложению перебросить на перевалы не только всю 9гсд, но даже отдельные ее части. 121гсп, например, был направлен на Клухорский перевал без его ведома. (Гусев А. М. Эльбрус в огне. - М.: Воениздат, 1980)

8.8.42 приказом штаба 46 армии 63кд поставлена задача к исходу 11.8.42, оставив один полк на прикрытии побережья Черного моря, двумя полками занять оборону Главного Кавказского хребта перевалов: Цанер, Твибери, Местия, Бечо, Донгуз-Орун, Баса и Чипер-Азау и другим полком по долине р.Ненскра выйти на тылы противника, занявшего перевал Клухор, который обороняли части 394сд. Дивизия, двумя полками совершив марш по тяжелым горным дорогам, своевременно выполнила приказ 46А. (ЦАМО, ф.3472, оп.1, д.4, л.147)

К 5 августа передовые отряды 49ГСК вышли к реке Челбас, в ряде мест удалось без боя захватить важные мосты. В тот день командир корпуса генерал Конрад получил новый приказ, который окончательно определил для него направление дальнейшего наступления: «49-му горнострелковому корпусу, имея в своем составе 4-ю горнострелковую дивизию, наступать в юго-восточном направлении на Черкесск. 73-я и 9-я пехотные дивизии немедленно переходят в подчинение 5-го армейского корпуса. Передовой отряд 1-й горнострелковой дивизии после овладения рубежом по реке Тимошевская снова переходит в подчинение 1-й горнострелковой дивизии...»

11 августа авангард 1гсд (на базе 98гсп) занял г.Черкесск и установил контроль над находящимся там мостом через р. Кубань. 2 горнострелковый батальон 98гсп, имевший дополнительное тяжелое вооружение, двинулся на юг, преодолев сопротивление советских войск в районе г.Микоян-Шахар (Карачаевск).

К этому времени гитлеровские войска на западном фланге уже заняли Майкоп и вошли в горно-лесистую местность Западного Кавказа. А на восточном фланге, продвигаясь к бакинской нефти, достигли Георгиевск.

Заняв Армавир, Черкесск, Минеральные Воды, 49ГСК шел маршем к району, предусмотренному для его действий, - на штурм высокогорных перевалов Кавказа. От войск, направлявшихся на Клухор, отделилось несколько подразделений. Они направились в верховье реки Кубань и дальше на перемычку, соединяющую массив Эльбруса с Главным Кавказским хребтом - на перевал Хотю-тау. Через него гитлеровцы надеялись проникнуть в Баксанское ущелье в Кабардино-Балкарии. Требовалось это и для прикрытия левого фланга их войск, наступавших через Клухорский перевал. Все соединения 49 горного корпуса были снабжены специальным горным снаряжением и оружием. На западных отрогах действовал 44АК (97 и 101 егерские дивизии), а на восточном фланге в составе 1 танковой армии две румынские горнострелковые дивизии.

12 августа из ОKB пришел приказ: «49 горнострелковый корпус снова переходит в подчинение командующего 17 армией (временно он находился в составе 1 танковой армии). Румынская 2 горнострелковая дивизия переходит в подчинение 1 танковой армии. В состав 49 горнострелкового корпуса входят 1 и 4 горнострелковые дивизии и эскадрилья дальней разведки B/F 121». Таким образом, действия 49ГСК на перевалах Главного Кавказского хребта управлялись штабом 17 армии.

Генерал Конрад поставил перед своими дивизиями задачи: 4гсд, действующей на правом фланге корпуса, захватить перевалы у истоков р.Большая Лаба; 1гсд, выделив отряд охранения на левом фланге в Баксанское ущелье и на перевалы г.Эльбрус, захватить перевалы в истоках Теберды и Кубани.

После взятия г.Микоян-Шахар генерал-майор Х.Ланц боевым приказом от 12 августа 1942 г. поставил 1гсд следующие задачи: «1-я горнострелковая дивизия сосредотачивается в районе Кардоникская, Черкесск и наступает через перевалы Клухор, Донгуз-Орун в направлении Черного моря. Передовому отряду Лаваля (98гсп), усиленному полубатальоном фон Хиршфельда и альпийской ротой Грота, уничтожить силы противника…, захватить перевалы Клухор, Нахар и удерживать их до подхода дивизии. Особая задача для альпийской роты Грота – см. Приложение». 12 августа боевая группа капитана фон Хиршфельда овладела п.Теберда. К вечеру 13 августа боевая группа фон Хиршфельда вышла к туристическому лагерю «Северный приют», располагавшемуся у подножья Клухорского перевала. 15 августа немцы продолжили наступление, ведя бои с отходящими по Военно-Сухумской дороге советскими частями.

Наряду с передовыми отрядами, сформированными в дивизиях, передовые отряды были самостоятельно созданы в каждом из полков. Разгрузили имущество тыла с грузовиков, погрузили на них горных егерей, вьючных животных и все самое необходимое. Гонка к горам началась. Следуя за 40ТК 1ТА части 49ГСК, не встречая сопротивления, устремился к перевалам Центральной части Главного Кавказского хребта и вскоре передовые отряды были уже у подножья гор. Путь на перевалы от Санчаро до Эльбруса оказался, по существу, открытым.

Центральная часть Главного Кавказского хребта на карте ГШ

Разделившись на четыре группы, войска генерала Конрада устремились по долине реки Большая Лаба в направлении перевалов Санчаро и Псеашха, по долинам рек Марух и Большой Зеленчук - к перевалам Наурский и Марух, а по долине реки Теберда - на перевал Клухорский и перевал Домбай-Ульген. Одна группа направилась по долине реки Кубань к перевалам Нахар, Гондарай, Морды, Чипер-Карачаевский на Главном Кавказском хребте и далее к Хотю-тау. Этому направлению противник придавал большое значение: путь через перевал вел к Эльбрусу и в тыл наших частей, отходивших вверх по Баксанскому ущелью. Именно в этой группе гитлеровцев находился отряд альпинистов капитана Грота, впоследствии занявший «Приют Одиннадцати», метеорологическую станцию на южных склонах Эльбруса и установивший на его вершинах фашистские флаги с эмблемами 1-й и 4-й горнопехотных дивизий. Само восхождение егерей никакого военного значения не имело. Но, заняв горный массив Эльбруса, противник мог господствовать над Баксанским ущельем и ставил под удар пути, ведущие на перевалы Донгуз-Орун и Бечо, а также получал возможность пройти по ущельям рек Ненскрыры и Секена на Ингурскую и Военно-Сухумскую дороги в глубокий тыл наших войск, оборонявших перевалы с юга.

Отряд альпинистов капитана Грота, бывавшего до войны на Кавказе в качестве спортсмена, состоял из альпинистов 99гсп 1гсд «Эдельвейс» и 5 егерей 4гсд.

Схема. Боевые действия 46А на перевалах ГКХ в августе - октябре 1942 года

Движение частей противника происходило по основным путям, ведущим на побережье Черного моря: через Микоян-Шахар по долине р.Учкулан на пер.Нахар (18.8.42г. противник без боя овладел перевалом Нахар (18.9.42 подразделения 121гсп и 220кп с боем овладели перевалом Нахар); по долине р.Теберда на перевалы Клухор (занят без боя 18 августа) и Домбай-Ульген; по долинам рек Марух и Большой Зеленчук на перевалы Марухский (занят противником 5.9 в 17.00, выбив оттуда подразделения 808сп 394сд) и Наур; по долине рек Малая и Большая Лаба на группу перевалов Цагеркер, Санчаро, Акук-Дара, Псеашха. Клухорский и Марухский перевалы противник удерживал до момента ухода с Северного Кавказа. (ЦАМО, ф.47, оп.1063, д.499, л.56)

К моменту подхода противника Клухорский перевал обороняли подразделения 1 батальона 815сп 394сд. Одна рота расположилась на седловине перевала, а две - на его южных склонах. 2 батальон этого же полка находился в селении Ажары в средней части ущелья реки Кадор, 3 батальон - в Сухуми.

Хотя еще 15 августа батальон 815сп 394сд вступил в бой с противником на подступах к Клухорскому перевалу, известно об этом в штабе армии стало только 17 августа и нашло свое отражение в сводке Генерального штаба к 8.00 20 августа: «Два батальона 394сд 46 армии 18.8 вели бои с противником силою до одного горного полка на перевале Клухор. Остатки частей 242сд, преследуемые противником, в беспорядке отходили в направлении перевала Клухор». (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.201-209)

Части 1гпд дивизии «Эдельвейс» наступали несколькими колоннами. С севера шли хорошо обученные тирольцы и баварцы, для которых горы были родным домом. Преодолев скалистые склоны, доступные только для обученных частей, они обошли с флангов наших оборонявшихся бойцов, неожиданно атаковали одну роту, находившуюся на перевале, потеснили ее на южные склоны и захватили перевал.

Перевалы Хотю-тау, Чипер-Азау в этом горном узле никем не охранялись, и поэтому гитлеровцы беспрепятственно вышли на них 15 августа 1942 года.

Связь по ущельям рек Клыч и Кадор от Сухуми до перевала была налажена слабо, и в штабе армии узнали о боях на перевале только 16 августа. В помощь защитникам перевала были посланы 3 батальон 815сп, учебный батальон дивизии, отряд Сухумского пехотного училища и отряд НКВД. В то время автомобильная дорога из Сухуми, проходившая по ущелью, кончалась в Захаровне. Отсюда до перевала нужно было преодолеть еще около 80 километров. Продвижение больших воинских групп шло медленно. А в это время противник продолжал теснить подразделения 815сп. Подкрепление подошло тогда, когда был уже занят участок ущелья реки Клыч до водопада. Немного ниже от него по ущелью, в тринадцати километрах от перевала, находилась промежуточная туристская база «Южная палатка», состоявшая из нескольких небольших деревянных строений. Отсюда передовые отряды противника, используя теперь свое преимущество наступающих сверху, устремились к слиянию Клыча с Гвандрой, в район селения Геицвиш, находившегося в 30 километрах от Клухора по дороге в сторону Сухуми. (Гусев А. М. Эльбрус в огне. - М.: Воениздат, 1980)

В районе перевала Клухор продолжались бои частей 46 армии с противником силою до полка пехоты. По данным, требующим уточнения, бои (815сп 394сд) шли в 5км южнее этого перевала. Разведчики 214кп 63кд, оборонявшие перевал Донгуз-Орун-Паши и Приют Одиннадцати, вели бои с противником в течение 18.8 и 19.8. В результате боя наши подразделения отбросили противника силою до роты пехоты в северном направлении. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.210-221)

Захватив перевалы и базы около Эльбруса, немцы 18 августа 1942 года попытались спуститься в Баксанское ущелье. Отряд егерей напал на селение Терскол, которое обороняли 20 командиров из Бакинского пехотного училища. Пятеро из них погибли в бою. Гитлеровцы, потеряв 12 солдат, отошли на склоны Эльбруса (в послевоенное время на месте боя над братской могилой командиров-бакинцев установлен обелиск). Разведгруппа (10 человек) 214кп 63кд под командованием техника-интенданта 2 ранга М.М.Гроца установила наличие противника в районе «Ледовой базы». Враг продвигался к Баксанскому ущелью. В Терскол были присланы эскадрон кавалеристов ст.лейтенанта М.И.Максимова и два взвода войск НКВД - всего 100 бойцов с 3 минометами и 2 пулеметами. А сам 214кп 63кд срочно приблизился к подступам на перевал Донгуз-Орун с юга. 20 августа в центр Сванетии - село Местиа - прибыл отряд в 100 человек из состава 25 полка внутренних войск. Командовал им младший лейтенант В.Гришилов. Его бойцам совместно с кавалеристами 63кд поручалась охрана района перевалов Местиа, Твибера, Цаннера, троп, ведущих в Ингурское ущелье и дороги на Зугдиди.

Именно в те дни в 63кд прибыли из штаба 46 армии опытные спортсмены-альпинисты младшие лейтенанты Леонид Павлович Кельс и Юрий Николаевич Губанов. Кельса командир дивизии направил в 214кп под перевал Донгуз-Орун, а Губанова - на перевал Бечо. Позднее Кельса перевели в Терскол.

Для восстановления положения на перевале Клухор выбрасываются два батальона 815сп, учебный батальон 394сд, отряд СПУ (две роты), отряд НКВД (300 чел.), 121гсп 9гсд. Руководство оборонительной операцией на Клухорском перевале возглавил командир 3ск генерал-майор Леселидзе.

Частями 46 армии 21.8 наступление противника было остановлено в районе 9км южнее пер.Клухор. Противник в этом районе понес большие потери. Разведка 20гсд выбила до роты противника из района г.Фишт. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.232-241)

В ночь на 17 августа отряд немецких военных альпинистов отправился с перевала Хотю-тау на склоны Эльбруса к «Приюту Одиннадцати» и к метеорологической станции. От «Приюта Одиннадцати» 21 августа группа немецких егерей под командованием капитана Грота поднялась на вершину Эльбруса и водрузила там военный флаг и вымпел дивизии «Эдельвейс». Этот факт преподносился во всех гитлеровских газетах и по Берлинскому радио как «покорение Кавказа и его народов». Военных альпинистов сделали в Германии национальными героями. Их показывали в выпусках кинохроники, их портреты печатали на страницах газет и журналов. Капитан Грот был награжден «Рыцарским крестом», каждый из его подчиненных - «Железным крестом».

Когда на перевале Хотю-тау сосредоточилась значительная часть 101 егерского полка с артиллерией и минометами, противник занял «Ледовую базу», «Кругозор», «Новый Кругозор» и перевалы Чипер-Азау, Чипер-Карачай и Басса. На самом «Приюте Одиннадцати» собралось 120 егерей с минометами и горной артиллерией. На вновь запятых базах и перевалах располагались силы от взвода до одной-двух рот. Эти базы, кроме «Приюта Одиннадцати», находились примерно на одной высоте, но были разделены глубокими ущельями. Перевал Чипер-Азау существенного значения для развивающихся военных действий не имел. Ущелье реки Ненскрыры за перевалом Чипер-Азау вело на ингурскую дорогу, соединяющую Верхнюю Сванетию с побережьем Черного моря. Но это лесистое ущелье не имело сквозных троп, и было трудно проходимо даже для мелких групп. Взятие перевала Чипер-Азау было важно по другой причине. Сразу за ним начинался путь на перевал Басса, расположенный на боковом хребте, разделяющем ущелье Ненскрыры и реки Накры. По ущелью Накры шла хорошая тропа с перевала Донгуз-орун в Сванетию. Овладев же перевалом Басса, фашисты могли угрожать тылам советских войск, оборонявшим Донгуз-Орун, так как основные силы 63кд находились тогда далеко внизу по ущелью Накры. К счастью, противник, видимо, недооценил в то время значение этого перевала. Действия егерей были нерешительными и при наступлении со склонов Эльбруса в верховье Баксанского ущелья. Захвати они его и перевал Басса, сразу были бы закрыты выходы через перевалы Донгуз-Орун и Бечо.

Как впоследствии писал в своей книге Битва за Кавказ Маршал Советского Союза А.А.Гречко: «Ввиду того что большинство командного состава войск фронта не имело опыта боевых действий в горах, оборона и система ее огня организовывались, как правило, только непосредственно на перевале, вместо того чтобы выносить огневые средства на ближние и дальние подступы к нему. Ряд направлений, допускавших подход к перевалам не только отдельных групп, но и целых подразделений противника, не был обнаружен и никем не оборонялся. Это явилось следствием того, что детальная рекогносцировка районов, примыкающих к перевалам, не производилась. Более того, на позициях оставлялось лишь наблюдение, а сами гарнизоны располагались на южных скатах хребта, в населенных пунктах и кочевьях, удаленных от перевалов...» (Гречко А.А. Битва за Кавказ, М. Воениздат, 1967)

Подразделения прикрытия, предназначенные для организации обороны по приказу №00730/оп, фактически перевальных точек в намеченный срок не достигли. Никакой обороны не организовали, сосредоточившись в населенных пунктах и кочевьях на удалении от 5 до 20км от перевалов, что дало возможность противнику не только занять перевалы, но и в дальнейшем безнаказанно обходить фланги и заходить в тыл нашим частям, которые несли от этого немалые потери. (ЦАМО, ф.47, оп.1063, д.499, л.57)

В своей книге «Докладываю в Генеральный штаб» бывший офицер Генерального штаба при штабе 46 армии генерал-майор Салтыков Н.Д. пишет: «Постепенно выявилась реальная, очень неприглядная картина фактического состояния обороны на участке Эльбрусской горной группы. Перевалы оборонялись отнюдь не силами дивизии, как это значилось в оперативных документах, а лишь одним, причем слабым, 214-м кавалерийским полком: два его эскадрона занимали перевалы, а остальные два находились далеко от них, на шоссе Зугдиди - Местиа: один - в Хаиши, другой - в Лахамули. Удаление эскадронов на перевалах от шоссе составляло дневной переход.

Первый день пребывания в Зугдиди клонился к вечеру, когда было получено тревожное донесение о том, что 27 августа начались бои за перевал Басса, о котором начальник штаба дивизии не сказал мне ни слова. Смотрю на карту и вижу, что в случае захвата этого горного прохода противник в состоянии создать реальную угрозу обороне подразделений, занимающих перевал Дунгуз-Орун. К тому же, овладев перевалом Басса, противник получил бы контроль над ущельем реки Ненскрыра, откуда можно выйти к селению Хаиши на автомобильной дороге Местиа - Зугдиди. Отсюда менее 50 км до Черного моря». (Салтыков Н.Д. Докладываю в Генеральный штаб. М. Воениздат, 1983, с.91-92)

14 августа передовой отряд 4гсд через Лабинская вышел к поселку Опорная, расположенному у подножья гор и далее, преследуя отступавшие советские части вдоль р.Большая Лаба, вышел к селению Губский. Тем временем второй эшелон 4гсд с 13гсп двигался маршем на юг восточнее - по Зеленчукской долине. Обе ударные группы шли вдоль рек, истоки которых отстоят друг от друга на 15 километров.

4гсд, выбросив группы для охранения перевалов Пшиш и Марух на левом фланге дивизии, главными силами обеих боевых групп соединилась южнее селения Коши на р.Большой Зеленчук. Выйдя к перевалам, немцы обнаружили, что многие переходы через Кавказский хребет таковыми не являются. Большинство из нанесенных на карты дорог на самом деле были непроходимыми даже для гужевой повозки и часто оказывались лишь тропами.

Командир корпуса поставил 4гсд новую задачу: отправить группу через Умпырский перевал в долины р.Малая Лаба и р.Уруштен с задачей овладеть перевалами Псешхо и Айшхо, которые наряду с обеспечением правого фланга 49ГСК планируются в качестве исходного района для наступления на Адлер. Только значительно позже в Ставке стал известен немецкий план, по которому 49 горнострелковый корпус должен был в районе Сухуми открыть Черноморское побережье для корпусов, воевавших западнее, и освободить для них дорогу в Закавказье. 23.8.42 один отряд 4гсд без боя занял труднодоступный перевал Адзапш, находящийся на высоте 2579 метров, а другой немногим позже захватил обороняемый перевал Санчаро (2592м). 25.8.42 отряд дивизии занял перевал Алистраху (2726м) и два батальона 4гсд устремились к долине реки Бзыбь.

Воспользовавшись отсутствием организованного прикрытия путей и проходов через Главный Кавказский хребет, на плечах отходящих частей и подразделений Северо-Кавказского фронта, противнику удалось овладеть основными перевалами и просочиться на юг, находясь местами в 30-40км от районных центров Сванетии (с.Местиа), Абхазии (с.Чхалта) и побережья Черного моря (южные скаты перевала Доу, перевал Ачавчар).

Штарм 46 и штабы соединений армии не организовали контроля выполнения отданных частям распоряжений и приказов по организации обороны перевалов Главного Кавказского хребта и доносили ложь о выдвижении своих частей на северные скаты Главного Кавказского хребта. Совершенно не обеспечили связи с отрядами, вследствие чего донесения получали с большим запозданием (на 3-4 дня). (ЦАМО, ф.47, оп.1063, д.499, л.58)

46 армия продолжала занимать прежние позиции, укрепляла их и частью сил вела бои с противником в районе южнее перевала Клухор. Наши части к 8.00 26.8 продвинулись на 2км в направлении перевала Клухор. Дальнейшее наступление было приостановлено сильным минометным и ружейным огнем противника. Противник продолжал подтягивать к перевалу новые силы по дороге от Микоян-Шахар на Теберда. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.274-285)

На Санчарском направлении предпринятые командованием 46А контрмеры оказались недостаточными и запоздавшими. Лишь в середине августа 1942 г. было принято решение о создании сводного отряда «Псху» в составе 1сб 808сп 394сд (командир батальона – капитан Бакрадзе) и оперативной группы, состоящей из бойцов истребительных батальонов г.Сухуми и Сухумского районов. Отряд был направлен в горы для минирования проходов, перекрытия троп и обороны перевалов от Цегеркера до Аджра. Основной его состав, однако, не успел прибыть к месту назначения в назначенный срок. Подойдя к перевалу Санчаро 20 августа, 1ср 1сб 808сп закреплялась на нем в течение четырех суток. Бойцы роты имели возможность наблюдать, как из Карачаево-Черкессии в Абхазию отходили беженцы, разрозненные группы выходивших из окружения советских солдат, а также воинские подразделения, сумевшие сохранить относительную боеспособность. Так, 23 августа через перевал Санчаро перешел 25 пограничный полк НКВД (командир – подполковник Василий Борисович Архипов, комиссар – А. Курбатов), а вслед за ним – 2 сводный стрелковый полк (командир – капитан Владимир Исаакович Ройзман, комиссар – старший политрук Леонов). В ходе отступления оба полка понесли значительные потери и насчитывали менее половины от своей штатной численности (25пп НКВД - около 600 чел., 2ссп - около 400 чел.). Несмотря на критическую обстановку, сложившуюся в связи с угрозой захвата перевала немцами, подполковник В.Архипов и капитан В.Ройзман приняли решение спуститься в долину р.Бзыбь и продолжить отход в г.Сухуми. Таким образом, находившееся на перевале Санчаро слабое советское прикрытие лишалось последней возможности не только удержать занимаемые позиции, но и вообще сохранить себя как боевую единицу. Перевал Цегеркер (2265м) оборонял 1стрелковый взвод 1ср 2сб 808сп, пулеметное и минометное отделения. Перевал Чамашха (2052м) обороняла 2ср 1сб 808сп. Перевал Доу (1390м) оборонял 1сб 808сп (без одного взвода), насчитывающий 410 чел. Перевалы Адзапш, Аллаштраху и Гудаутский не оборонялись вообще.

23 августа части 2гсб 13гсп 4гсд заняли перевал Адзапш и вышли на его южные склоны. 25 августа 3гсб 91гсп 4гсд занял перевалы Аллаштраху и Санчаро, после непродолжительного боя сбив с последнего 1ср 1сб 808сп 394сд. Выход противника на перевал Санчаро (в этом районе наши части находились в районе перевала Доу) не был обнаружен до конца августа. Затем оба немецких батальона по южным склонам западнее перевала Санчаро устремились в долину р.Бзыбь. К утру 27 августа они заняли с.Псху, а 29 августа, усилив свою группировку авиадесантом, подошли к перевалам Доу и Ачавчар.

27 августа около 15.00 бойцы сводного отряда из состава истребительных батальонов г.Сухуми и Сухумского района, а также 1сб 808сп 394сд, занявших оборону на правом берегу р.Бзыбь, у хутора Решевье завязали бой с немцами, но были вынуждены отойти на левый берег к подножию перевала Доу.

26 августа от оз.Рица к с.Псху в пешем строю выступили курсанты 1 Тбилисского военно-пехотного училища. Они заняли перевалы Ахукдара и Чмахара, и 29 августа в 19.00 вошли в огневой контакт альпийскими стрелками на северной окраине с.Псху. После непродолжительного, но интенсивного боестолкновения отряд отошел на перевал Анчхо, организовав оборону и закрыв тропу по хребту.

28 августа командующий группой войск Санчарского направления полковник И.Пияшев в сопровождении штаба и охраны выехал из г.Сухуми в район перевала Доу, откуда уже поступали сообщения о появлении разведывательных групп противника на южных склонах Бзыбского хребта. Во второй половине того же дня в районе Двуречья он встретил отступавшие с перевала Доу 25пп НКВД и 2ссп. Ознакомив командиров обоих подразделений со своими полномочиями, И.Пияшев сообщил об их переходе в оперативное подчинение группы войск Санчарского направления. Под угрозой применения высшей меры наказания за самовольное оставление позиций и невыполнение приказа он потребовал от подполковника В.Б. Архипова и капитана В.И.Ройзмана немедленно вернуть оба полка на линию фронта. Отправив в Сухуми лишь больных и раненых, полки двинулись назад. (Абхазия в период Великой Отечественной войны Советского Союза (1941–1945 гг.). Сборник документов. Сухуми, 1978. С.117-118)

В.Б.Архипов и В.И.Ройзман за бои на перевалах награждены орденами Красного Знамени. 16 сентября части Санчарского направления овладели перевалом Чемашхо, а 16 октября, после многочисленных боев подразделения 307сп овладели перевалом Санчаро.

28 августа силами до двух батальонов 4гсд, усиленных большим количеством минометов, противник перешел в наступление, пытаясь захватить перевал Умпырский. 31.8.42 противник, потеряв свыше 500 человек, выбил с Умпырского перевала подразделения 172гсп (174гсп 20гсд по Гречко), а оставил его только в январе 1943г. Понеся большие потери, враг так и не смог овладеть перевалами Псеашка и Аишха.

46 армия. В районе перевала Клухор до 100 автоматчиков противника, обойдя фланги наших частей, к 06.00 27.8 вышли в район моста через р.Клыдж (1,5км севернее слияния рек Клыдж и Гвандра). Большинство автоматчиков противника уничтожено. Захвачено 4 пленных принадлежащих 98пп 1гсд немцев. Наш отряд, следовавший на перевал Домбай-Ульген, был обстрелян противником на южных скатах этого перевала. Данных о положении в районе перевала Санчаро не поступало. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.286-296)

На Белореченском направлении выходы со стороны Майкопа через Белореченский перевал к Черноморскому побережью обороняли части 379сп 20гсд. Против них вели наступление части 97лпд и несколько эскадронов конницы. Активные боевые действия здесь начались с конца августа. С 20 по 25 августа шли упорные бои в ущелье восточнее горы Фишта. С подходом 25 августа 23 погранполка и 33сп НКВД удалось преодолеть сопротивление частей 97лпд и к 10 октября отбросить врага от перевалов ГКХ, угроза выхода противника к побережью Черного моря через Белореченский перевал была устренена.

День 27 августа стал переломным в ходе боев на Клухорском направлении. Именно тогда у селения Генцвиш наши подразделения сорвали попытку трех отрядов егерей разгромить штаб 394сд, окружить наши части под Клухором и поставить в тяжелое положение советские войска на Марухском перевале. Если бы врагу удалось выполнить задуманное, он получил бы возможность осуществить основными силами прорыв к морю, к Сухуми.

Планы противника были сорваны благодаря решительным действиям бойцов 121гсп, отряда курсантов Сухумского пехотного училища и штабной роты. Егеря, прорвавшиеся к штабу, были почти полностью уничтожены или пленены. Избежать этой участи удалось немногим, но и их судьба оказалась плачевной. Позже несколько десятков оборванных, голодных, полуживых гитлеровцев, отчаявшись прорваться к своим, вышли из леса на тропы и сдались в плен. (Гусев А. М. Эльбрус в огне. - М.: Воениздат, 1980)

К 9.00 27 августа 2 батальон 98гсп вышел в тыл советских войск в районе моста у слияния рек Клыч и Гвандра, перерезал связь между штабами 815сп и 394сд, создав угрозу их захвата. В связи со сложившейся ситуацией советское командование ввело в бой, недавно подошедший на линию фронта 121гсп 9гсд. В ходе двухдневных боев он окружил, контратаковал, а затем рассеял прорвавшегося противника. Потери немцев составили 110 чел. убитыми и ранеными, при этом несколько десятков горных стрелков попало в плен. Благодаря решительным действиям 121гсп, отряда курсантов СВПУ и штабной роты 394сд немецкое наступление на Клухорском направлении потерпело неудачу.

46 армия. Подразделения 815сп заканчивали уничтожение остатков роты автоматчиков противника, вышедшей в район слияния рек Клыджи и р.Гвандра (12км южнее перевала Клухор). Данных о положении в районе перевала Санчаро не поступало. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.297-306)

27.8.42г. командующий войсками Закавказского фронта генерал армии Тюленев и прибывший из Москвы Л.П.Берия выезжают на ВПУ штарма 46 – Сухуми, где ими был обнаружен ряд безобразий и выявлена полная растеренность и незнание обстановки со стороны командующего 46 армии генерал-майора Сергацкого и его штаба. По результатам проверки генерал-майор Сергацков был снят с командования армией и назначен командиром 351сд. Командующим 46А был назначен генерал-майор К.Н.Леселидзе, до этого командовавший 3ск, членами Военного совета армии – председатель СНК Грузинской ССР В.М.Бакрадзе и нарком внутренних дел Абхазской АССР И.А.Гагуа. 351сд была поручена оборона Военно-Осетинской дороги, в том числе одним полком перевала Мамисонский.

46 армия. Части 20гсд в 17.00 28.8 отбили атаку противника в районе г.Туба. Подошедший 23 полк НКВД отбросил противника из района г.Фишт и двумя батальонами вышел к г.Абадзеш. Наступление продолжалось. Противник продолжал подтягивать войска к перевалам Клухор и Санчаро. Батальон пехоты противника мелкими группами вышел к Приют Одиннадцати, перевал Хотю-Тау, перевал Басса. На перевале Клухор, в результате боя с автоматчиками противника, действовавшими в нашем тылу, к исходу 29.8 уничтожен 101 человек, захвачено 2 рации и 100 мешков с горным снаряжением для солдат. Севернее 15км перевала Марухский, наша разведка вошла в соприкосновение с противником. Сводный отряд полковника Пияшева, численностью 200 штыков, вел бой на перевале Санчаро в районе северные скаты г.Ачавчара. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.307-318)

29 августа немцы предприняли очередную попытку пробиться на юг по ущелью р.Клыч. Чтобы не допустить выхода противника к ущелью р. Гвандра, в бой был введен 220кп 63кд (командир – майор Р.Ракипов). 815сп (без 6 и 8 стрелковых рот) продолжал оборонять занимаемые рубежи по левому берегу р.Клыч. Их поддерживала артиллерийская батарея и батарея 107мм минометов. 121гсп с 6 и 8 стрелковыми ротами 815сп обороняли рубеж по правому берегу р.Клыч на линии Водопада и г.Хутия (3513м). В тот же день 29 августа в 1.00 1 рота 2 высокогорного батальона 1гсд при поддержке минометов овладела г.Домбай-Ульген (4046м).

46 армия. 214кп (63кд) овладел перевалом Басса и продолжал наступать в направлении перевалов Чинер-Азау, Хотю-Тау. Для ликвидации отдельных групп противника, обошедших к исходу дня 29.8 с запада перевал Умпырский, выдвинуты подразделения 63кд и 174сп (20гсд). (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481ж, л.319-327)

46 армия (31 августа). 23сп и батальон 31 полка НКВД вели упорный бой с противником силою до полка пехоты в районе г.Абадзеш и г.Туба. Наши части отбили вторичную попытку противника овладеть перевалом Доу. Группа автоматчиков противника численностью до 60 человек просочилась в ущелье Гвандра. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481з, л.1-10)

46 армия (1 сентября). 4 батальон 155сбр вел упорный бой с противником силою до полка пехоты в районе ур.Гунурква (7км юго-западнее перевала Доу). Отряд 666сп 61сд вышел в район оз.Рица. 23сп НКВД и подразделения 379гсп 20гсд вели огневой бой с противником в районе г.Туба и г.Абадзеш. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481з, л.11-18)

46 армия (2 сентября). Подразделения 214кп на Главном Кавказском хребте продолжали наступательные бои в направлении перевалов Чипер-Азау и Хотю-Тау, противник отходил от перевалов на север. Сводный отряд, наступавший в направлении перевала Санчаро, с боем переправился через р.Бзыбь, продвинувшись на 1,5км. данных о боевых действиях наших войск на других перевалах не поступало. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481з, л.19-30)

Второго сентября 1942 года генерал-фельдмаршал Лист, генерал-полковник Руофф и генерал Конрад встретились в Краснодаре. В ходе совещания стало ясно, что наступление 49 горнострелкового корпуса через перевалы потерпело неудачу. У него было слишком мало сил для преодоления усиливавшегося сопротивления в прибрежных районах Черного моря. Продолжение наступления имеющимися силами могло бы привести к гибели горнострелкового корпуса, поскольку 44 егерский корпус тоже был вынужден остановиться под Туапсе и не мог оказать ему помощь.

Советское командование, исходя из сложившейся обстановки, приняло решение провести на Клухорском направлении масштабное контрнаступление и отбросить противника из долины р.Клыч к перевалам Клухор и Нахар. Операцию возглавил командир 394сд полковник П.Велехов. Атака советских войск началась утром 3 сентября. Наступавший по левому берегу р.Клыч 815сп продвинулся вперед на 900м, а действующий по правому берегу р.Клыч 121гсп – на 400м. На 400м удалось продвинуться взводу отдельного учебно-стрелкового батальона 394сд и взводу СВПУ, действовавшим на левом фланге. Подошедший 220кп 63кд и отряд альпинистов А.Гусева, прикрывая хребет Клыч, стремились выйти на ведущую в тыл противника Клухорскую тропу и перерезать ему пути отхода.

46 армия (3 сентября). 214кп вел бой за овладение базой «Кругозор» и перевалами Чипер-Азау и Хотю-Тау. База «Кругозор» занята противником силою до роты пехоты с двумя орудиями и двумя станковыми пулеметами. Подразделения 815сп и 121гсп с 06.00 3.9 вели наступательные бои в районе южнее перевала Клухор и к 09.00 потеснила противника на 500 метров к северу. Нашими подразделениями в районе перевала Санчаро занято селение Резайя. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481з, л.31-42)

46 армия (4 сентября) - в районах Эльбрус, Клухорский перевал и перевал Санчаро. В районе перевала Санчаро наши части продвинулись по обоим берегам р.Бзыбь, отрезав пути отхода противника с Гадаутского и Ачвагарского перевалов. В районе перевал Умпырский противник продолжал накапливание свежих сил в долинах реки Малая Лаба и реки Луга. 63кд подразделениями 214кп вела наступательные бои по захвату перевалов Чипер-Азау и Хотю-Тау. Противник оказывал упорное сопротивление. Части 394сд, полк 9гсд, подразделения 155сбр и другие мелкие отряды в течение 4.9 вели наступательные бои в районах южнее перевалов Нахар и Клухор в обход флангов противника, но успеха не имели. От 20гсд на хребет Кочерга выслана засада с целью уничтожения мелких групп противника, продвигающихся по этому хребту. На остальных перевалах части армии продолжали оборонять прежние позиции. (ЦАМО, ф.28(16), оп.1072, д.481з, л.43-52)

4 сентября действовавшая на Клухорском направлении в первом эшелоне с правого фланга рота 121гсп продвинулась на 600м и подошла к так называемой Желтой сопке. В результате наступления советских войск и создавшейся угрозы окружения немецкой группировки, в случае выхода 220кп 63кд на Клухорскую тропу, командир 99гсп 1гсд полковник Кресс был вынужден в ночь с 6 на 7 сентября отвести главные силы из ущелья р.Клыч к перевалам Клухор и Нахар, предварительно заминировав подходы к ним.

Боевые действия на участке от Марухского перевала в сторону Туапсе до перевала Псеашха совпадали по срокам с боевыми действиями на Клухорском направлении и были сходны в общих чертах по характеру происходивших событий. Здесь оборону на перевалах Наур и Марух держали бойцы 808сп и 810сп 394сд. 28 августа отряд 810сп под командованием майора В.Смирнова спустился через г.Кара-Кая (3893 м) в долину р.Аксаут и продолжил движение по северному склону г.Кара-Кая, не встретив противника. Пройдя днем и ночью более 10км, к утру 29 августа бойцы отряда завязали встречный бой с подразделениями 1гсд на рубеже восточнее г.Кара-Кая. В течение дня немцы были полностью разбиты, захвачены пленные, снаряжение, продовольствие, боеприпасы и вооружение. Советский прорыв на Марухском направлении явился для немецкого командования полной неожиданностью. Немцы, чтобы обезопасить фланг и тыл 1гсд, выдвинули из низовий р.Аксаут 1гсб 98гсп и прибывший в район п.Теберда 2 высокогорный батальон. Общее командование захватом перевалом Марух принял подполковник К.Айсгрубер.

5 сентября, понеся большие потери в результате упорных четырехдневных боев (более 300 убитых и 557 пленных, 19 станковых пулеметов, 13 минометов, 17 ПТР, а также большое количество ручного стрелкового оружия и боеприпасов, части 808сп 394сп оставили Марухский перевал. Командование 46 армии было вынуждено предпринять ряд экстренных мер для исправления сложившейся ситуации. В район боевых действий дополнительно были направлены три стрелковых батальона из состава 107сбр, 155осбр и 2 Тбилисского военно-пехотного училища, подразделения Сухумского военно-пехотного училища, 11-й и 12-й отдельные горнострелковые отряды, минометная батарея 956ап, 844 отдельная рота связи. Вместе с 810сп эти части вошли в состав группы войск Марухского направления (командир - полковник С.Тронин, начальник штаба - подполковник А.Малышев).

С середины до конца сентября натиск советских войск на занятые немцами перевалы Главного хребта постоянно возрастал. Егеря, остановленные нашими войсками на южных склонах высокогорных перевалов, отказались от дальнейших попыток прорваться в районе Сухуми к морю. Вместе с тем, после многих дождливых и туманных дней пришла горная зима. Боевые действия сковал снег и лед. Это привело к изменению плана немецких войск, так как главный хребет могут удерживать небольшие силы. В связи с этим часть войск 49ГСК было решено использовать для участия в прорыве на Туапсе через перевалы Западного Кавказа, где зима наступает пятью неделями позже. Весь высокогорный фронт корпуса продолжали удерживать только два горнострелковых полка. 180км участок Главного Кавказского хребта оставались удерживать (с запада на восток): 91гсп, 2 дивизион 94 горного артиллерийского полка, 1 дивизион 79 горного артиллерийского полка, 94 горный артиллерийский дивизион, 2 высокогорный батальон, 94 полевой резервный батальон, 99гсп (без 1гсб, выделенного в состав 1ТА). Командование остатками 1гсд принял полковник фон Ле-Сюр, а 4гсд – генерал-майор Кресс. Остальные, выделенные из 49ГСК части были собраны под командованием генерала Ланца и отправлены под Туапсе. Об этом свидетельствуют и мемуары генерала Р. Конрада: «...18 сентября я поставил задачу командиру 4-й горнопехотной дивизии генерал-лейтенанту Эгельзееру на оборону западного нагорья Кавказа (район Туапсе). Дивизия под командованием Ланца, скомплектованная из солдат и офицеров 1-й и 4-й горпопехотных дивизий, продвигалась несколькими походными колоннами и 19 сентября вышла в район Майкопа...»

Перейдя хребет и подойдя к ущелью реки Туапсинка, фашисты оказались в 30 километрах от Туапсе. Но были здесь остановлены, а затем и изгнаны за пределы хребта на север. Итак, эта последняя попытка гитлеровцев прорваться через Кавказский хребет к морю также закончилась неудачей.

Немало сделали в тот период партизаны Кубани, Ставрополья, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии. Взаимодействия с частями и подразделениями регулярных войск, партизаны Северного Кавказа нарушали вражеские коммуникации, срывали подвоз боеприпасов и продовольствия, уничтожали живую силу и технику врага, добывали для войск ценные разведывательные сведения.

Командование группы армий «А» вынуждено было сообщить своему верховному командованию: «Мы потеряли около 5000 солдат и офицеров, сотни машин. Нам придется держать большие гарнизоны в каждом ущелье, бросать крупные силы для охраны дорог и троп… Борьбу за перевалы можно будет развернуть в полную меру только после подавления партизанского движения в горах». (Р.Г.Саренц Непокоренный край, Ставрополь, 1962, с.123-124)

Несмотря на тяжелые условия, в какие попала конница, попав на перевалы – части 63кд успешно отбивали попытки лучших альпийских частей противника овладеть перевалами. 220кп своими действиями во фланг способствовал частям 394сд успешно продвинуться и занять перевал Клухор. Дивизия двумя полками обороняла перевалы Главного Кавказского хребта до 20 сентября 1942г, после чего была сменена частями 242сд (командир – полковник Курашвили Г.Г.). С 20.9 до 18.10.42 дивизия приводила себя в порядок, вновь приступила к боевой подготовке, приведению в порядок Хобской укрепительной позиции. (ЦАМО, ф.3472, оп.1, д.4, л.148)

Части 63кд на перевале Бечо сменили подразделения вновь сформированной стрелковой бригады, а дивизия была сосредоточена в район Гоборы в резерв армии.

Как отмечалось в приказе: «21 августа текущего года по приказу 46А из Хапши на пер.Клухор в пешем строю вышел 220кп 63кд. Полк был снабжен продовольствием только на три дня. Между тем, полк до сего дня к месту назначения не прибыл и, так как командование дивизии не удосужилось организовать связь с полком, местонахождение его не было известно в течение 7 суток, и это не единственный случай.

Неправильным является и посылка кавалерийских частей в конном строю на оборону перевалов в Сванетии, где лошади являются обузой для бойцов, и значительное количество личного состава частей отрывается для обслуживания коней, не говоря уже о затруднениях, связанных с доставкой фуража…»

В первой половине августа 1942г. отборным горным немецким частям (1гпд) удалось выйти на Эльбрус и захватить перевалы Чипер-Азау и Хотью-Тау, а также овладеть туристскими базами «Кругозор» и «Приют одиннадцати». Попытка немцев спуститься в Баксанское ущелье, а также верховья р.Ингур, натолкнулись на упорное сопротивление подразделений 214кп 63кд и 8 полка НКВД, которые, перейдя к активным действиям, захватили инициативу в свои руки и отбросили противника с восточных и южных склонов г.Эльбрус, заставили его перейти к обороне. Сменившие 18 сентября 63 кавдивизию части 242гсд продолжали также вести активные действия на этом направлении, но добиться каких либо реальных результатов им не удалось. Немцы оставили Эльбрус лишь в январе 1943г. по выходе войск Северной группы в район Пятигорск. (ЦАМО, ф.47, оп.1063, д.499, л.104)

4 января 1943г. советские войска освободили г.Нальчик. Под ударами Красной Армии фашистские войска начали поспешно отходить из ущелий, вливаясь в общий поток отступавших на Северном Кавказе вражеских соединений.

17 февраля 1943г. А.М.Гусев с группой 14 человек совершил восхождение на восточную вершину Эльбруса и на смену обрывков фашистского флага у геодезического знака на высоте свыше 5500 метров установил алый стяг Родины.

За время боевых действий на перевалах Главного Кавказского хребта войска 46 армии потеряли 2639 человек убитыми, 5499 человек ранеными, 2401 больными и обмороженными, 1402 без вести пропавшими, 59 человек пленными, 271 – по другим причинам. Итого потерь 12280 человек, в том числе начальствующего состава – 801, младшего начальствующего состава – 1789, рядового состава – 9683. Потери противника – только убитыми около 8000 человек. (ЦАМО, ф.47, оп.1063, д.499, л.107)

Стаменов не сообщил о слухах, изложенных мною, в Софию, на что мы рассчитывали. Мы убедились в этом, поскольку полностью контролировали всю шифропереписку болгарского посольства в Москве с Софией, имея доступ к их шифрам, которые называли между собой «болгарскими стихами». Шура Кочергина, жена Эйтингона, наш опытный оперработник, связалась со своими агентами в болгарских дипломатических и эмигрантских кругах Москвы и установила, что Стаменов не предпринимал никаких шагов для проверки и распространения запущенных нами слухов. Но если бы я отдал Стаменову такой приказ, он, как полностью контролируемый нами агент, наверняка его выполнил. Так и закончилась в конце июля – начале августа 1941 года вся эта история.

Сейчас содержание этой беседы искажается. Рукописный экземпляр моего объяснения по этому вопросу в силу неизвестных причин уничтожен 11 ноября 1974 года инструктором общего отдела ЦК КПСС Е. Хазиной. В документах президентского архива дата беседы со Стаменовым указана как 25 июня 1941 года. В частично рассекреченном с согласия службы внешней разведки моем объяснении отсутствуют ссылки на агентурное сотрудничество Стаменова с НКВД. И в ксерокопии документа отсутствуют целые абзацы. Однако в другой публикации, прошедшей цензуру службы внешней разведки, указан даже номер архивного агентурного дела Стаменова (No 34467, лист 134), имеются прямые ссылки на его настроения и признание его сотрудничества с НКВД.

Из рассекреченного ныне моего объяснения можно установить четыре вопроса, заданные Стаменову в ходе беседы, ответы на которые были интересны советскому руководству. Все они сводились к зондажному выяснению возможности прекращения боевых действий.

В 1953 году, однако, Берию обвинили в подготовке плана свержения Сталина и советского правительства. Этот план предусматривал секретные переговоры с гитлеровскими агентами, которым предлагался предательский сепаратный мир на условиях территориальных уступок. На допросе в августе 1953 года Берия показал, что он действовал по приказу Сталина и с полного одобрения министра иностранных дел Молотова.

За две недели до допроса Берии меня вызвали в Кремль с агентурным делом Стаменова, где я сообщил о Деталях нашего разговора Хрущеву, Булганину, Молотову и Маленкову. Они внимательно, без единого замечания, выслушали меня, но позднее я был обвинен в том, что играл роль связного Берии в попытке использовать Стаменова для заключения мира с Гитлером. Желая представить Берию германским агентом и скомпрометировать его, Маленков распорядился послать Пегова, секретаря Президиума Верховного Совета, вместе со следователями прокуратуры в Софию. Они должны были привезти в Москву показания Стаменова. Однако Стаменов отказался дать какие бы то ни было письменные показания.

Правда, он подтвердил устно, что являлся агентом НКВД и сотрудничал с советской разведкой в интересах борьбы с фашизмом как в самой Германии, так и в странах-союзниках. Ни к чему не привели и попытки шантажировать его, как, например, угрозы лишить пенсии, которую он получал от советского правительства за свою деятельность во время войны. По свидетельству Суханова, помощника Маленкова, и сообщению моего младшего брата (его жена работала в секретариате Маленкова), Пегов вернулся из Софии с пустыми руками – ни свидетельств, ни признаний. Все это держалось в тайне, но фигурировало в приговоре по делу Берии и моем деле.

Однако в своих мемуарах Хрущев, знавший обо всех этих деталях, все-таки предпочел придерживаться прежней версии, что Берия вел переговоры с Гитлером о сепаратном мире, вызванные паникой Сталина. На мой взгляд, Сталин и все руководство чувствовали, что попытка заключить сепаратный мир в этой беспрецедентно тяжелой войне автоматически лишила бы их власти. Не говоря уже об их подлинно патриотических чувствах, в чем я совершенно уверен; любая форма мирного соглашения являлась для них неприемлемой. Как опытные политики и руководители великой державы, они нередко использовали в своих целях поступавшие к ним разведанные для зондажных акций, а также для шантажа конкурентов и даже союзников.

Так, наша агентура, имевшая выход на окружение молодого румынского короля Михая, прозондировала взаимную заинтересованность его двора и советского руководства в выходе Румынии из прогитлеровской коалиции. Как и в случае с Финляндией, наши дипломаты подготовили и оформили договор о выходе Румынии из войны против СССР, Англии и США и о вступлении ее в войну с Германией. Этому предшествовало еще одно важное событие: руководимая нашими оперработниками группа боевиков румынской компартии задержала лидера фашистов премьер-министра Антонеску при посещении им короля.

Среди малоизвестных закулисных событий Великой Отечественной войны следует отметить исключительно большую работу заместителя начальника 4-го управления НКВД Мельникова и наших нелегалов в 1930-х годах Парпарова и Ярикова по разложению войск противника. Под непосредственным руководством Мельникова к сотрудничеству с советскими властями и к созданию антифашистского комитета военнопленных были привлечены оказавшиеся в наших руках после сталинградской битвы генералы фон Зайдлиц и Паулюс. Эти видные военачальники рассматривались в качестве возможных кандидатов в состав антифашистского немецкого правительства в эмиграции, которое Берия предлагал организовать в Москве в 1944 году.

Об этом эпизоде интересно пишет в своих публикациях наш историк Леонид Ретин. Он, в частности, отмечает, что предложения НКВД о создании немецкого правительства в эмиграции были торпедированы немецкими коммунистами, находившимися в Москве, и руководством Коминтерна.

Между тем отклонение предложения НКВД по этому вопросу было вызвано сильнейшими возражениями со стороны американского руководства, а также глав эмиграционных правительств Чехословакии и Польши в Лондоне. Наша резидентура в Лондоне и Вашингтоне специально довела до сведения СССР опасения поляков, чехов и американцев по поводу намерений в августе 1944 года Сталина и Молотова по расширению деятельности антифашистского комитета. Остается, однако, загадкой, как наши союзники узнали об этих планах. Предложения по созданию антифашистского немецкого правительства в эмиграции так и осели в делах Четвертого управления и разработках Главного управления по делам военнопленных и интернированных лиц НКВД СССР.

Диверсионные отряды и группы НКВД в битве за Кавказ

В годы войны мне приходилось принимать участие в разработке решений по военным вопросам. Особенно важными в этом плане были мои контакты с начальником штаба ВМС адмиралом Исаковым и офицерами Оперативного управления Генштаба.

В августе 1942 года Берия и Меркулов (при этом разговоре присутствовал также Маленков) поручили мне экипировать всего за двадцать четыре часа 150 альпинистов для ведения боевых действий на Кавказе. Как только альпинисты были готовы к выполнению боевого задания, Берия приказал мне вместе с ним и Меркуловым несколькими транспортными самолетами вылететь из Москвы на Кавказ. Перелет был очень долгий. В Тбилиси мы летели через Среднюю Азию на «С-47», самолетах, полученных из Америки по ленд-лизу. Наши операции должны были остановить продвижение немецких войск на Кавказ накануне решающего сражения под Сталинградом. Первую посадку мы сделали в Красноводске, затем в Баку, где полковник Штеменко, начальник кавказского направления Оперативного управления Генштаба, доложил об обстановке. Было решено, что наше специальное подразделение попытается блокировать горные дороги и остановить продвижение частей отборных альпийских стрелков противника.

Сразу после нас в Тбилиси прибыла группа опытных партизанских командиров и десантников, руководимая одним из моих заместителей, полковником Михаилом Орловым. Они не дали немцам вторгнуться в Кабардино-Балкарию и нанесли им тяжелые потери перед началом готовящегося наступления. В то же время альпинисты взорвали цистерны с нефтью и уничтожили находившиеся в горах моторизованные части немецкой пехоты.